Неистово страдаю в отсутствии ДД.

Дело в том, что мне сегодня придумался прекрасный мир и сюжет. Да, не просто глубоко драмматичные огнеметчики, а именно закрученный сюжет - интересный и логичный, я даже удивлена, что мне все это не приснилось, не пришло из эльдарского бесконечного круговорота, а это Я, Сама! Там все круто: скандалы, интриги, расследования, жидорептилоиды, Вин-Дракин, война, любовь и шекспировская развязка. Даже имена персонажам придумала. Очень хочу таки написать, хотя там все раскрываться должно в диалогах, а у меня с неюморическими диалогами туго. Знаю, что тут никто ничего не читает, но по фиг.

Добью Раздвоение и параллельно накатаю рассказик. А может, даже повесть.

---

Рунный Венец

- Это ваши покои, госпожа Грета, - капитан королевской стражи, строгий человек на две головы выше Греты, распахнул тяжелую дверь под резной аркой. Грета ахнула, не сумев сдержать восторг. Капитан молча пропустил ее вперед и вошел следом.
- Здесь будет ваша спальня, комната для приема гостей, гардеробная, ванная и мастерская. Если вам что-то понадобится, обращайтесь ко мне. Государь примет вас завтра, когда вернется с охоты. Сейчас отдыхайте и осваивайтесь.
Следом внесли багаж Греты – сундук с одеждой и сундук с инструментами. Служанка принялась развешивать одежду в гардеробной. К инструментам не прикасались – это было под строжайшим запретом.
Капитан дождался, пока слуги покинут покои.
- Дважды в день здесь будут убираться во всех комнатах, кроме мастерской, в которой вы должны будете находиться в это время. Вам запрещено брать у слуг что бы то ни было, кроме еды, воды или мыла. Вам запрещено говорить о вашей работе с кем бы то ни было, кроме короля и трех его доверенных лиц, которые будут вам представлены.
- А с вами? – спросила Грета на всякий случай.
- Со мной – запрещено. Ко мне вы можете обращаться только если вам понадобится что-то для удобства или для работы. Я проверю целесообразность удовлетворения вашей просьбы и распоряжусь выполнить ее или же отказать. Вопросы?
- Нет, - ответила Грета.
- В таком случае до свидания.
Капитан развернулся на каблуках и покинул покои. Грета осталась одна.

Я проверю целесообразность удовлетворения вашей просьбы… Грета улыбнулась. Она не знала, есть ли у капитана семья, но почему-то Грете отчетливо представилось, что у него скучная бледнокожая жена с тонкими губами, похожие на него долговязые строгие дети… Пап, пап, а можно нам на ярмарку? – Я проверю целесообразность удовлетворения вашей просьбы…
Грета рассмеялась и, раскинув руки, рухнула на громадную кровать под тяжелым балдахином. В какой-то момент ей показалось, что эта кровать размером с ее комнату в отцовском доме. Она доползла до подушек, прижалась щекой к алому шелку. Могла ли она подумать еще месяц назад, что ее ждут покои в королевском дворце?
Король Артур умер три недели назад. Во всей стране объявили траур. На тот момент, когда новости из столицы достигли порта Вилор, в котором жила и творила Грета, Рунный Венец уже шестой день стоял на Дворцовой Площади под строгим наблюдением королевской стражи и нескольких советников. Рунная вязь, украшавшая его хищные клыки, оплыла и истаяла, освободив место для нового узора, и лишь несколько штрихов остались и сложились в имя ювелира, которому суждено расписать ее снова. Так было и так будет. Поколение за поколением. Новый король – новый узор на Рунном Венце. И никто, кроме наследника прошлого короля, не смеет его надеть. Если однажды король не оставит наследников, Венец уничтожат, чтобы выковать новый для новой династии. Если однажды кто-то или что-то уничтожит Венец, династия должна будет уступить место новой. Потому Рунный Венец охраняют так же тщательно, как жизнь самого короля. И лишь Венец сам выбирает, кому его расписывать.
От порта Вилор до Западного Хребта насчитывали до полусотни рунных ювелиров. Это немало для королевства, выбрать было из кого. Многие были опытнее и достойнее Греты, которая была лишь подмастерьем и занималась тем, что расписывала всякие бытовые безделушки для местной знати под присмотром учителя.
Но в тот день Рунный Венец выбрал Грету. И капитан королевской стражи с эскортом отстал от гонца из столицы с вестью о смерти короля лишь на два дня.

Солнце клонилось к закату. Грета распаковала инструменты, осмотрела мастерскую. Она долго сидела за огромным дубовым столом с массивными ножками и водила руками по резцам с золочеными ручками. Они отличались от ее собственных так же, как кровать в спальне от той, что стояла у нее дома. Грета впервые почувствовала волнение. Она здесь, в королевском дворце, для того, чтобы определить судьбу всего королевство на следующие долгие года правления нового короля! Не прославленные столичные мастера, не ее мудрый и добрый учитель – она!
Талант Греты к рунному письму открылся шесть лет назад, когда она ребенком еще разрисовала красками антикварную вазу в отцовском кабинете. Для красоты. Отец две недели восхищался красотой кривых детских каракулей на старом фарфоре, пока неумело начертанные неправильными красками на неподходящем материале чары не сошли и он не увидел разноцветные крючки и петельки. Грету отдали в ученики к мастеру в тот же месяц. И она училась – прилежно и старательно. Из под ее руки выходила посуда, в которой еда не портилась неделями, подушки, прогоняющие бессонницу, заколки, заставляющие волосы расти густыми и блестящими, замки, отпугивающие воров, брошки, заставляющие находить их владельцев более привлекательными…
Учитель тем временем расписывал настоящие Вещи. Узоры учителя были сложными, сплетенными из множества смыслов, они заставляли людей видеть то, чего те видеть не могли, говорить только правду или лгать так, что никто не распознает ложь. Учитель не раз делал обручальные кольца, укрепляющие семейные узы, печати, запрещающие заключать нечестные сделки, молоток вилорского городского судьи и компас адмирала Его Величества… Он тщательно готовил Грету к серьезной работе, учил ее всем тонкостям рунного дела, которые знал сам, и в теории Грета давно чувствовала в себе силы расписать что-нибудь более стоящее, чем все эти гребешки и тарелки. Куда уж больше, подумала Грета.
Дверь распахнулась без стука. На пороге мастерской стоял человек, которого Грета не видела ни среди стражи, ни среди слуг.
- Через полчаса выйдете прогуляться по саду. У фонтана с золотыми гарпиями вас будут ждать.
Секунда – и дверь закрылась так же беззвучно, как и открылась.

Сад был похож на бесконечный лабиринт. Почти сразу Грете попался фонтан, но золотых гарпий на нем не оказалось. Не оказалось их и на втором, и на четвертом, и на восьмом… Грета и хотела бы поспешить, но дорожки в саду петляли, заводили то в уютные беседки под плакучими ивами, то к небольшим рукотворным озерцам с толстошеими карпами, и Грета изо всех сил старалась не любоваться ничем слишком долго. В конце концов, работа займет несколько недель, успею еще насмотреться, уговаривала она себя. Грета решила теперь идти только строго на шум воды, не отвлекаясь больше ни на что, пока ноги не устали, и у очередного фонтана она не опустилась на резную лавку. Прямо напротив сидела, насмешливо склонив голову, золотая гарпия.
Этот фонтан был грандиозным. Струи били вверх и с грохотом падали в огромную чашу, стекали по золотым спинам и крыльям довольных гарпий, звенели многоголосым эхом. Наверное, подумала Грета, рядом с этим фонтаном очень трудно услышать собеседника, если только не стоять в полуметре от него…
Грета только теперь заметила: по ту сторону фонтана на такой же резной лавке фонтана сидела женщина. Она сама увидела Грету уже давно и теперь ждала, не сводя с нее глаз. Грета встала и поспешила к ней.
Женщина была одета в струящееся платье из полупрозрачного черного шелка. Платье ничуть не портило ее пугающей холодной красоты, и все же в нем безоговорочно угадывался траур. Холодные темные глаза теперь смотрели оценивающе, и Грета поспешила склониться в реверансе, хотя под этим взглядом больше всего хотелось провалиться сквозь землю.
- Садись, дитя, - проговорила, наконец, женщина, и ее мягкий и властный голос не заглушили бы и тысячи фонтанов. – Ты знаешь, кто я?
- Да, Ваше Величество, - ответила Грета и, не поднимая глаз на вдовствующую королеву, опустилась рядом с ней на лавку – в точности туда, куда указал тонкий длинный палец в кружевной черной перчатке.
О королеве Марте говорили всегда и много. О ее ослепительной красоте, о ее тонком уме, о нечеловеческой хитрости и о твердости ее характера. Грета хорошо запомнила почему-то, что враги королевы Марты обычно внезапно исчезали сами по себе, и переходить ей дорогу мало кто решался.
- Ты была выбрана для росписи Рунного Венца, - женщина не спрашивала, а утверждала.
- Это огромная честь…
- И огромная ответственность. Вот уже двести лет Рунный Венец гравируют для каждого нового короля, записывая на нем все качества, которых не достает будущему королю, наделяя его мудростью, справедливостью, силой духа и прочими необходимыми монарху достоинствами.
Королева говорила медленно, с долгими паузами. Грета не знала, должна ли она что-то отвечать или лучше не перебивать Ее Величество, поэтому просто кивала.
- По прихоти первого мастера, создателя Рунного Венца, Венец сам выбирает, кто будет ювелиром следующего короля. Как и почему он делает свой выбор, никому не известно. Возможно, он выбрал тебя, потому что ты молода, как и мой сын. Возможно, потому что моему сыну больше всего нужна женская рука…
- Постойте, - Грета вскочила, - мне запрещено…
- Я вхожу в тройку доверенных лиц, - успокаивающе проговорила королева. – Сядь, дитя. Сядь. И слушай.
Грета послушно опустилась на лавку снова.
- Завтра ты встретишься с моим сыном, - сказала королева. – Он расскажет тебе, чего ждет от твоего узора, и ты станешь рассчитывать свои формулы. У тебя будет достаточно времени для этого, я позабочусь о том, чтобы тебя не торопили. Я, вообще, позабочусь о том, чтобы твоя работы была тебе приятна.
Королева улыбнулась мягко и покровительственно, и у Греты холодок пробежал по спине. Как так вышло, что ее привезли во дворец за день до возвращения короля? Почему король вообще уехал на какую-то охоту сейчас, когда решается судьба его будущего правления? Почему, если королева входит в тройку доверенных лиц, они встречаются у шумящего фонтана, как заговорщики?
- Ты должна знать, - продолжала королева. – Мой сын – еще ребенок…
Зачем этот доверительный тон? Кто отправил короля на охоту?..
- Его Величество покинул нас слишком рано, дитя, и мой сын совершенно не готов принять бремя правления.
Враги обычно внезапно исчезали сами по себе…
- Он импульсивен и вспыльчив, не умеет контролировать свой гнев и не способен принимать самостоятельные решения. Он сам еще дитя, склонен к истерикам, к тому же он сам прекрасно знает, что не готов принять государство в свои руки.
Грета молчала, почти уже смирившись со своей судьбой.
- Однако же в нем есть немало хороших качеств, и под мудрым руководством он сумеет их проявить, - королева улыбнулась, но улыбка вышла хищная. – Ты должна подумать над тем, как вписать в свой узор такую формулу: государь должен прислушиваться к мнению своей матери. Всегда. По всем вопросам.
Грета обреченно подняла глаза на королеву.
- Ваше Величество, - проговорила она. – Рунные формулы никогда не являлись секретом, не надо иметь рунный дар, чтобы расшифровать их. Король легко прочитает эту формулу на короне. Разве только кто-то, кому ваш сын доверяет, убедит его, что такая формула действительно нужна… Если он сам попросит меня выгравировать…
- Дитя мое, - прервала ее королева тоном, не терпящим возражений. – Мой сын не должен знать о нашей с вами встрече. Никто не должен о ней знать. У вас будет столько времени, сколько нужно, и вам никто не будет мешать – я обеспечу вам это. Как вплести формулу так, чтобы ее там не нашли – это ваша забота, и я верю, что вы справитесь. Не разочаровывайте меня. – Королева встала. – Я не стала бы вас сюда приглашать, если бы не была уверена, что удовлетворить мою просьбу возможно. И подумайте вот еще над чем. Перед коронацией прадеда моего сына Венец назвал имя мастера, живущего на другом конце королевства. Старику было за девяносто, стояла дождливая осень, и в дороге он подхватил воспаление легких и скончался, так и не доехав до столицы. Венец назвал имя другого мастера на следующее утро.

Грета сидела посреди огромной кровати, обняв подушку. В один миг и кровать с балдахином, и золоченые ручки инструментов, и фонтаны в саду перестали ее завораживать. Сказочный блеск потускнел, выцвели краски на картинках из волшебной книжки. Сказочная королева оказалась простой заговорщицей, хитрой и властолюбивой. Вся эта роскошь, почетная работа… Грета подумала вдруг, что уместнее сейчас ей было бы сидеть на соломе в сыром подземелье королевской тюрьмы.
Бежать некуда. Дождаться короля? Рассказать ему все? Враги королевы Марты обычно внезапно исчезают сами по себе. К тому же, она четко дала понять, что Грета не незаменима.
Раз все равно не незаменима, почему эта глупая корона выбрала ее?! Жила бы себе дальше в порту Вилор и горя не знала… Так нет же, такая честь выпала! Залезть в голову королю, определить будущее всего государства на долгие годы вперед!..
Будущее короля таково, что всю оставшуюся жизнь им будет командовать его предусмотрительная мамаша. Или Грета внезапно исчезнет сама по себе.
Какое ей, Грете, в сущности дело до короля? Ее все равно щедро наградят, она сможет безбедно жить в родном городе, возможно, до следующей коронации! А король пусть до старости сидит у матери под юбкой, ей-то какое дело?! Да, это нечестно. Мерзко. Жестоко по отношению к самому королю. Но ведь Грета его даже не видела ни разу!..

- …и обязуется расписать Рунный Венец в срок в строгом соответствии требованиям Его Величества короля Леона Третьего под пристальным наблюдением доверенных лиц…
Доверенные лица стояли по обе стороны от трона. Лысый старик в длинных одеждах ученого – знаток рунного письма, полный мужчина со смешливым красным лицом – придворный ювелир и королева Марта, пугающе красивая в своем траурном наряде. Но Грета не сводила глаз с короля, который еще не был коронован по всем правилам, но уже сейчас носил все свои титулы.
Перед Гретой сидел мальчишка. Долговязый, с живыми темными глазами и едва заметной ухмылкой на тонких губах, он был удивительно похож на свою мать. Вроде бы Грета где-то слышала, что наследник был младше ее на год, хотя уже успел проявить себя в последней военной кампании своего отца. Он сидел на троне легко и непринужденно, как будто отдыхал у камина, и стоять перед ним было тоже легко и спокойно. Меньше всего этот человек был похож на истеричного мальчишку, которого описала Грете королева.
Грете подали договор, который королевский советник зачитывал последние полчаса, и она поставила свою подпись напротив своего имени. Советник обошел всех собравшихся и подал договор на подпись каждому.
- …в соответствии с законом о неразглашении…
Советник дочитал еще один абзац и дал на подпись еще один короткий свиток. Грета бегло просмотрела текст, прежде чем подписать. Король расписался в договоре, не сводя с Греты глаз, после чего встал и махнул собравшимся.
- Благодарю за внимание, расходитесь.
Он спустился к Грете, за его спиной осталась только королева Марта.
- Расходитесь, матушка, - бросил он через плечо.
- Я думала, мы обсудим Ваши планы относительно узора, сын мой, - вкрадчиво проговорила королева. Король картинно закатил глаза.
- Мы и обсудим, - сказал он с улыбкой. – Мы и госпожа ювелир. А вы можете отдыхать.
Он медленно прошел мимо Греты, сделав знак рукой следовать за ним. Королева осталась стоять у трона, и Грета чувствовала ее пристальный взгляд между лопатками, когда развернулась к ней спиной и последовала за королем.
Будь проклят тот день, когда Венец меня выбрал…

Золотая гарпия довольно щурилась в лучах заходящего солнца. Фонтан грохотал. Стража осталась стоять на самом краю мощеной площадки и со своих позиций они прекрасно могли видеть переговорщиков, но совершенно точно не могли их слышать.
Король стоял и смотрел на льющуюся воду, и Грета не решалась ни сесть в его присутствии, ни заговорить первой.
- Не знаю, с чего нам начать, - сказал, наконец, король. – Ты представляешь, с чем тебе предстоит работать. Этот Венец будет сидеть на моей голове и менять меня. Ты знаешь, как это происходит. Он уберет те черты моего характера, которые мы сейчас сочтем лишними, и добавлять те, которые мы выберем. Перекроит меня по нашему с тобой плану. Я, вообще, сомневаюсь, что того человека, который взойдет на трон через несколько месяцев, можно будет считать мной…
- Это страшно, наверное, - Грета случайно сказала это.
- Это плата за власть, - спокойно проговорил король. – Боишься – отказывайся и передавай власть тому, кто не боится. Справедливо?
- Не знаю, - ответила Грета, думая совсем о другом. Справедливо ли, что из этого парня нужно сделать безвольную куклу в руках его матери? Что она, вообще, за мать такая, раз хочет, чтобы сын вырос в куклу?..
- Мой великий и славный отец оставил нас слишком рано, - проговорил король, в точности повторяя слова своей матери. – Если бы он прожил еще хотя бы лет пять… Или если бы кто-то из его старших сыновей выжил…
- Я сомневаюсь, Грета, - сказал король очень тихо. - Видишь, даже сейчас.
- Это признак ума, - заметила Грета. – Только дураки ни в чем не сомневаются.
- Мой отец не сомневался, - король повернул к ней голову, посмотрел с вызовом. – И был героем.
- Мы впишем вам в узор большую решительность, если это то, чего вы хотите, - Грета на всякий случай склонилась в реверансе.
- Решительность. Уверенность в собственных силах. Сила воли, - каждая фраза звучала, как признание на суде. – Твердость. Я хочу, чтобы эти части формулы были основными.
Он тяжело вздохнул:
- Мне нужен стержень. Я не стану врать тебе и строить из себя того, кем не являюсь. Я не готов, но у меня уже нет времени готовиться. Я хочу быть королем, которого уважали бы и боялись. Как моего отца. Я не успел стать таким человеком сам, но я хочу, чтобы ты меня таким сделала.
- Как пожелаете, Ваше Величество, - кивнула Грета. Трудно же будет незаметно вплести в такой узор формулу послушного маменькиного сынка…

Грета рисовала до поздней ночи. В конце концов, грифель стерся, а свеча прогорела до основания, и Грета отложила эскиз. Твердость, решительность, непоколебимость… Сила воли… Она встала из-за стола, прошлась по комнате – уже в который раз. Узор не шел. Руны упирались одна в другую, мешали друг другу, не хотели складываться в единую картинку. Да и человек, который получался, Грете не очень нравился. Такой ли уж великий герой получится, если взять перепуганного ребенка и дать ему непоколебимую уверенность в себе?..

- Это то, чего хочет он, - Грета смотрела в пол, стараясь не встретиться взглядом ни с одной из гарпий.
- Садись, дитя, - королева Марта указала на скамейку, и Грета послушалась.
- Он ни за что не согласится на ваш вариант узора, - тихо сказала Грета.
- Теперь ты это понимаешь, - мягко сказала королева. – И должна знать теперь, как важно сделать все аккуратно и незаметно.
- Ваше Величество, - осторожно начала Грета, - а если… если сделать все так, как хочет ваш сын?
Королева улыбнулась. В ее чертах было что-то кошачье, и Грета тут же почувствовала себя загнанной в угол мышью.
- Ты помнишь правление моего покойного мужа? – спросила королева.
Грета честно помотала головой:
- Я никогда не интересовалась политикой. Знаю, что было несколько войн…
- Четыре.
- И все закончились нашей победой.
- И трех из них можно было легко избежать, прибегнув к нехитрой дипломатии, - отрезала королева. – Тысячи жизней и несметное количество золота, заплаченные за упрямство и гордыню моего короля. Договариваться, идти на уступки – это было ниже его достоинства. Он разменял двух своих старших сыновей в тех войнах, защищая свою гордыню. Он был на войне, когда его первая жена умирала в столице от тяжелой болезни. Да, он был героем. Бесстрашным, решительным – так было начертано на его Венце. Он не слушал никого в своем окружении – ни советников, ни свою первую жену, ни меня... Сам себе хозяин…
Королева тяжело вздохнула.
- Ты знаешь, что он нередко сам присутствовал на допросах пленных?
Грета молчала, она понятия не имела, хорошо это или плохо.
- Еще чаще он сам принимал участие в допросах. Он никогда не скупился на пытки, зато предпочитал не разбрасываться помилованиями. Пытки можно было заслужить, просто сказав ему что-то не достаточно ласковым тоном.
Грета молчала.
- Смертные приговоры он тоже иногда приводил в исполнение самостоятельно, сразу после вынесения. Конечно, такой чести удостаивались только очень уважаемые люди – советники, военачальники, двоюродный брат…
- Его не смущало выполнять такую… – Грета старательно подбирала слова, - грязную работу?
Королева снова улыбнулась:
- Ну что ты. Ему это даже нравилось. Он ведь был сильным человеком. Волевым. А не какой-то тряпкой…
Она развернулась к Грете и посмотрела ей прямо в глаза. На миг ее лицо потеряло то кошачье выражение, к которому Грета уже почти привыкла.
- Мы не жили в страхе, дитя, - голос ее стал глухой и хриплый. – Нет, не в страхе. Мы жили в ужасе. Взвешивали каждое слово. Думали над каждым шагом.
- Но ведь, - Грета набрала побольше воздуха. – Мне всегда казалось, что короля Артура любили… Все его любили. Он был героем.
- Любили, - горько сказала королева. – Любили больше жизни. Шли умирать за него целыми армиями. Ужас и бесконечная любовь.
Она встала и протянула Грете ее эскиз.
- Подумай над этим, дитя. Попроси принести тебе хроники, почитай про правление моего мужа. И избавь нас от повторения этого всего…

Король сидел на краю стола и молча смотрел, как Грета чертит руны. Это длилось уже больше часа, и Грету страшно злило его молчаливое присутствие, но сказать ему об этом она не решалась. Грета откладывала карандаш, вставала, ходила по комнате. Король молча наблюдал. Грета возвращалась за стол, выводила очередную руну.
- Удивительно, - голос короля, мягкий и вкрадчивый, как у его матери, заставил Грету вздрогнуть. – Линии, петли, крючки… Ты их рисуешь, сплетаешь – и из всего этого получится человек. Личность.
Грета отложила карандаш и подняла глаза на короля:
- Это всего лишь штрихи к уже готовой личности. Как рама для портрета…
- Рама для портрета, - повторил король. – Я не уверен. Ведь ты вписываешь туда те качества, которыми я не обладаю. Ты меня переделываешь.
- Пока это только эскиз…
Грета поймала его взгляд. У него был очень теплый и мягкий взгляд, и Грета напряглась.
- Тебе не нравится узор, - сказал король.
Грета не стала отрицать.
- Он нескладный, - кивнула она. – И мне кажется, вам пошел бы другой.
Король соскользнул со стола и стал прямо за спиной, и это раздражало еще больше. Он переклонился через спинку ее стула и уткнулся острым подбородком в ее плечо.
- Знаешь, попробуй сама. Нарисуй то, что тебе кажется складным. Как ты хочешь. Это ведь просто эскизы, да? – он положил руку ей на плечо, и Грета с трудом удержалась, чтобы не отстраниться. – Нарисуй, как ты это видишь.
- Я хотела бы, - тихо проговорила Грета, пересиливая комок в горле, - сделать совсем по-другому. Мне кажется, вам стоило бы отвлечься от своих недостатков и обратить внимание на свои достоинства, чтобы подчеркнуть их. А не сосредотачиваться на том, чего, как вам кажется, вам не хватает.
Он отстранился, убрал руку с ее плеча и отошел к окну.
- Грета, я у тебя как на исповеди, - тихо сказал он. – Я говорю тебе вещи, которые не сказал бы даже родной матери. Я говорю тебе, что я слаб. Что я не чувствую себя достойным трона. Ты меня слышишь?
- Я не согласна, - сказала Грета и сама удивилась.
- Почему?
Грета встала из-за стола. Король стоял спиной к ней и смотрел в окно.
- Вы сильнее, чем вам кажется, - Грета набрала побольше воздуха. - Кто-то вбил вам в голову, что вы не имеете… чего там? Твердости? Силы воли? Но вы рассудительны и честны с собой. Вы умеете признавать недостатки… Вам бы только научиться признавать достоинства.
Грета замолчала и запоздало подумала, что позволяет себе лишнего. Король медленно повернулся, подошел к ней вплотную, и его тонкие длинные пальцы сомкнулись замком на ее запястье.
- Ты нужна мне, Грета.

«…Я много думал над твоими словами, и сейчас мне кажется, что ты видишь меня яснее, чем все те, кто знал меня всю жизнь. Мне никогда и ни с кем не было так легко быть честным. Мне кажется, я могу даже ничего не говорить, ты все равно меня поймешь. Но я скажу. Ты нужна мне, Грета.
Леон»
Грета бросила проклятое письмо на прикроватный столик, туда, где уже лежал желтоватый конверт с королевской печатью, и уткнулась лицом в подушку. Сочинить что угодно. Любой узор. Хочет тирана – пусть будет тираном! Тираном под мамкиной юбкой! Отлично, как пожелаете! Любой каприз! Только скорее, скорее покончить с этим Венцом и сбежать отсюда домой.
Забыть как страшный сон этот его доверительный тон, этот его взгляд, эти вечные навязчивые касания … Зачем этот дурацкий Венец ее выбрал? Что ей делать теперь с этими его письмами?
Что бывает с девицами, которые остаются холодны к его письмам?

Беседка под ивами была чудовищно уютной, закрытая от посторонних глаз густыми гибкими ветвями. Грета вжалась в скамью и изо всех сил старалась не дышать. Король говорил и говорил, как будто до сих пор ему говорить запрещали или попросту некому было его слушать. Говорил о своем детстве, о своей матери, об отце, которого любил и боялся, о людях, которые его окружали, о друзьях, которых у него никогда не было. Грета отчаянно сочиняла узор, который можно было бы закончить поскорее. Еще не рожденные идеи захлебывались в бесконечном потоке королевской исповеди, да и тонкие длинные пальцы, гладившие ее ладонь, тоже не помогали сосредоточиться.
- Это так странно, Грета… Я счастлив, что Венец тебя выбрал. Мне кажется, у меня в жизни никого ближе тебя не было.

Грета села. Все та же бескрайняя кровать с балдахином, бледная луна за окном. Грета просыпалась уже четвертый раз и готова была поклясться, что еще не было и полуночи. Она снова легла и снова зарыла глаза. И снова ее накрыл тихий и мягкий голос, рассказывавший о своем детстве, об отце и матери, о не существовавших друзьях. Потом он стал читать Грете письма о том, что никогда еще ни с кем он не был так откровенен, как с ней. Грета била подушку кулаками.
Откуда ты взялся в моей жизни?
Грета просидела над узором всю ночь. На белый лист ложились тонкие штрихи, узор вырастал как будто сам собой. Замысловатые руны переплетались одна в другую. Вот склонность все тщательно обдумывать и не принимать поспешных решений, а вот твердость в решении принятом, вот отвага, а вот рассудительность. Вот честность с самим собой. Вот стремление стать лучше. Вот стремление к справедливости. Вот верность. Вот самоотверженность, а с ней – осторожность… Узор расцветал и набирал силу, он разрастался и заполнял собой все мысли, все пространство вокруг. Он жил. Грета чувствовала каждый штрих. Она никогда еще не сочиняла ничего лучше и сильнее этого узора. Узор касался ее запястья тонкими петлями и тихо шептал: «Ты нужна мне, Грета».

Королева откинулась на спинку резной лавки и расхохоталась. Грете казалось, ее смех заглушил даже звон водопада.
- Сюда вписать вашу просьбу будет гораздо легче, - сказала Грета со злостью.
- Дитя! – королева Марта свернула листок и вложила его Грете в ладонь. – Все это бесконечно мило, но ты пишешь нам личность короля. Короля, дорогая, а не прекрасного принца из твоих девичьих фантазий. Ты уже показывала это моему сыну?
- Не успела, - Грета сидела, красная, как спелое яблоко, и смотрела в пол. Все ее девичьи фантазии были сейчас о том, как бы поскорее избавиться от всех этих королей и их мамаш.
- Не показывай. И займись делом уже.
Королева встала.
- Я хочу увидеть на Венце все то, что там должно быть. Меня очень огорчит, если ты упустишь что-то важное. Я правда не хочу искать другого ювелира.

- Мне нравится, - он улыбнулся. – Нет, мне правда нравится. Хорошо. Это конечный вариант?
- Нет, - глухо проговорила Грета. – Еще пара штрихов осталась.
- Пара штрихов – это мелочи, да? – король взял ее за руку. – Вечером доделаешь. А сейчас пойдем, погуляем.

- Ты знаешь, что у тебя волосы пахнут металлом? – он щекотно уткнулся носом ей за ухо.
- Я много работаю с металлами, - сказала Грета первое, что пришло в голову.
- А кожа не пахнет, - продолжал он со смехом. – А это потому что волосы у тебя медные. Медного цвета и пахнут медью.
Его дыхание было горячим, как кузнечный горн. Если бы волосы и правда были медными, расплавились бы.
- Ты нужна мне, Грета.
- Отпусти меня, пожалуйста, - тихо сказала она, высвобождаясь из его рук. – Мне очень нужно закончить узор.
- Вечером закончишь.
- Леон, - Грета сама удивилась своей дерзости. Король мягко улыбнулся и сильнее прижал ее к себе, положив палец ей на губы.
- Никто не торопит тебя, Грета. И когда ты закончишь с Венцом, никто не станет возражать, если ты останешься во дворце. Здесь масса работы для человека твоей профессии. Ты очень нужна мне. И всегда будешь нужна.

Узор лежал перед ней, как карта перед полководцем.
А если и так? Если дать им все, чего они хотели! Пусть королева думает, что эти руны будут про нее! А Грета останется во дворце, рядом с Леоном. Не может же она его бросить на произвол судьбы и оставить в руках этой женщины! Грета скажет королеве, что придумала отличную лазейку для ее плана, а сама оставит лазейку для себя. А там уже вопрос времени, кому из них Леон станет доверять больше.
Грета вдруг подумала, что это не такая уж большая цена за то, чтобы создать стоящий узор на Рунном Венце, который обеспечил бы государству достойного короля. Она напишет узор достойного короля! Ведь Леон действительно мог бы стать очень даже неплохим королем, если захотел бы… Ну чем ни высокая цель! Не для себя же, в конце концов – для себя она бы хотела поскорее вернуться домой и забыть все, что с ней произошло…
Но ведь можно сбежать, а можно и побороться. Дать Леону его твердость, обмануть королеву Марту, написать такой узор, который не слишком бы менял самого Леона. Остаться рядом с ним на какое-то время. Что она не потерпит? В конце концов, он неплохой парень. Живут и любовницы. А любовницей короля вроде как и не очень стыдно быть… К тому же, Грета ему рано или поздно надоест ему как женщина и останется только ювелиром его короны. Человеком, которому он однажды у фонтана признался в слабости. Другом.
А быть его другом Грете было лестно и приятно.

- Я что-то не вижу здесь руны, означающей мать, - едко заметила королева. Она аккуратно сложила листок с эскизом вдвое и разгладила сгиб тонкими пальцами.
- Там есть руна женщины, - Грета изо всех сил старалась держаться уверено. - Значимой и любимой. Это предохранит вас от разоблачения до коронации, ведь выгравировать «мать» было бы слишком…
- Неплохая попытка, дитя, - королева улыбнулась. Она встала со своего кресла и подошла к столу, взяла среди вороха бумаг конверт. Желтоватый, с королевской печатью. Медленно, как во сне, она подошла к Грете и протянула конверт ей. Он был аккуратно распечатан сбоку, не нарушая целостность печати.
- Сама прочтешь? Или тебе пересказать?
Грета даже не заметила, как ее пальцы взяли концерт. Что там пересказывать? «Ты нужна мне, Грета», - написанное двадцать раз…
- Неужели ты думала, что я не знаю? – темные глаза впились в Грету немигающим взглядом. Грета изо всех сил пожелала, чтобы пол разошелся под ее ногами прямо сейчас и Грета провалилась сквозь землю, но пол, как на зло, держался.
– Я знаю всех его девок в лицо, дитя, - королева ухмыльнулась, и Грета снова почувствовала себя загнанной в угол мышью. - Начиная с самой первой, которую я же и отправила к нему, как только он почувствовал себя мужчиной. Я знаю их всех, даже тех, которых, как ему кажется, он от меня скрывает. Любимая и значимая? Которая из вас?
Грета почувствовала, как дрожат ее руки.
- Вас десятки, - прошептала королева. – И я слежу за тем, чтобы вас не становилось меньше. Ему незачем привязываться к кому-то одному, дитя. Потому что, в этом ты права, в его жизни должна быть только одна любимая и значимая женщина.
Королева долго и с удовольствием смотрела на лицо греты, а потом снова отошла к столу, проговорила медленно, как будто кому-то другому:
- Ты, кстати, не видела еще его невесту, - она позволила себе рассмеяться. – Отвратительная девица. Красивая, но отвратительная…
- Еще более, чем вы? – ледяным тоном спросила Грета. Королева застыла у стола.
- Мне с самого начала нужно было все ему рассказать, - холодно сказала Грета. – О вашей мерзкой просьбе, о ваших низких угрозах… А сейчас вы позволите мне уйти. И мы никогда больше с вами не станем обсуждать вопросы Венца.
- Неужели? – прошипела королева. – Я тебя отпущу? К моему сыну? Рассказать ему о моей просьбе?
Она расхохоталась. У Греты похолодело под коленками.
- Да, дитя. Да, пожалуй, я тебя отпущу.

Грета разгладила свернутый когда-то королевой листок. Руны вплетались одна в другую в совершенно невообразимом узоре, будто танцевали. Будто любили друг друга. Здесь не было ничего лишнего. Ни ненужного упрямства и неуправляемости короля Артура, ни заказанного королевой Мартой послушания. Узор был честным и правильным, он не врал ни о недостатках, ни о достоинствах короля Леона.
Я не хочу, подумала Грета. Не хочу тебя менять. Тебе просто нужно было чуть больше времени. Я только ускорю то, что и так случилось бы с тобой.
Грета без сожаления смела в корзину для мусора два других эскиза. Хватит уже этих игр. Чего ей бояться? Она хочет королю добра, она хочет помочь ему, неужели он не сможет защитить ее от собственной матери?
Дверь покоев с грохотом распахнулась. На пороге стоял Леон.
Она ждала его. Медленно Грета встала из-за стола и пошла к нему навстречу:
– Мне столько всего нужно тебе…
Удар в лицо свалил ее с ног.

Грета сидела на полу. Страшно кружилась голова, горела разбитая губа и болели ребра. Грета не была уверена, что все они остались целыми. В глазах стояла белесая пелена, Грета с трудом могла рассмотреть свои перемазанные кровью руки.
Леон ходил по комнате из угла в угол, когда он проходил мимо нее, Грета могла разглядеть сбитые костяшки пальцев и такие же алые пятна на его руках, как и на ее собственных.
Я пережила это, - единственная мысль билась в ее голове, больно отдаваясь в висках. Я выжила.
Грета тихо плакала.
- Тебе больно, милая? – спросил Леон неожиданно заботливо. Он опустился на пол перед Гретой, подтянул ее к себе за подбородок. Грета зажмурилась.
- Мне тоже больно! – заорал он, и Грета вжала голову в плечи. – Предательство – это всегда больно, милая. Больно и горько. Я верил тебе.
- Что бы она тебе не наговорила, это непра…
- Заткнись. Не могу слушать твое нытье.
Я твое слушала, подумала Грета, но челюсть еще слишком сильно болела, чтобы сказать это вслух.
- Грета, я дурак по-твоему? – длинные тонкие пальцы крепко вцепились в ее подбородок. – Я, по-твоему, надел бы Венец, не читая его? Я, по-твоему, позволил бы надеть себе на голову вещь, превратившую бы меня в марионетку?
- Я говорила ей…
- Заткнись.
- Я должна была с самого начала все тебе…
- Да.
Дышать было тяжело, но Грета набрала побольше воздуха.
- Я боялась.
- Кого? Моей матери?
Грета кивнула. Заныло в груди. Но ведь королева предупреждала ее… с самого начала предупреждала…
- Я боялась не того человека.
В его глазах появилось какое-то новое выражение. Он наклонился к Грете – совсем близко:
- Не бойся, моя маленькая. Я больше не сделаю тебе больно сегодня, - он притянул ее к себе и прошептал на ухо, - разве что совсем немножко, но это быстро пройдет.
И Грета пожалела, что выжила.

Карету трясло. Видно, такие здесь были дороги. Грета сидела, прислонившись головой к стеклу. Ее подташнивало.
Леон молчал. Одной рукой он прижимал к себе большую резную шкатулку с рунной вязью от воров, другой сжимал запястье Греты, на котором уже красовался густой лиловый синяк.
- Знаешь, в чем проблема, милая? – сказал он, наконец. – В чем самая большая проблема твоей сказки? Допустим даже, что моя мать солгала, и это не она раскусила твой коварный план, когда инспектировала твои эскизы, а ты действительно выполняла ее просьбу… Ты, моя милая, честная Грета, решила спасти меня и вместо того, чтобы дать моей матери власть надо мной, решила дать эту власть себе…
Леон нервно хохотнул.
- Я все не могу понять из твоего рассказа, чем же ты, моя дорогая, лучше нашей лживой матери?..
За окном мелькали деревья, от вида которых тошнило еще сильнее. Грета закрыла глаза.
- Я разработала хороший эскиз, - голос почти не слушался ее.
- Не надо, - Леон похлопал ладонью по шкатулке. – Я уже все решил. Я не могу доверить тебе новый эскиз. Вдруг ты еще что-нибудь там спрячешь… Ты повторишь узор, который разработали до тебя. Узор, который был начертан на короне моего отца. Если ты отступишь от него хоть на один штрих, я переломаю тебе пальцы на ногах.
Он сказал это так буднично, что Грета сразу поверила.
Леон отложил шкатулку на сиденье напротив и потянул Грету к себе.
- Мне жаль, что все так, - сказал он холодно. – Я тебя любил.
Он поцеловал ее в разбитые губы и бережно уложил на сиденье, широкое и мягкое до отвращения. Грета зажмурилась и попыталась потерять сознание.

Комната здесь была всего одна, рабочий стол был уже и ниже, чем во дворце. И только кровать была такой же огромной.
- Дважды в день здесь будут убираться, слугам запрещено трогать только рабочий стол и все, что на нем. Вам запрещено брать у слуг что бы то ни было, кроме еды, воды или мыла. Вам запрещено говорить о вашей работе с кем бы то ни было, кроме короля и трех доверенных лиц. Ко мне вы можете обращаться только если вам понадобится что-то для удобства или для работы, - капитан королевской стражи говорил тем же тоном, что и в первый раз. Как будто ничего и не изменилось с момента их последней встречи.
- У меня просьба! – Грета почти выкрикнула это. – Я хочу увидеться с одним из доверенных лиц – с королевой Мартой!
- Я передам ей вашу просьбу, - спокойно сказал капитан.
- Как скоро она сможет навестить меня? – спросила Грета.
- Не могу знать, - отчеканил капитан. – Даже если Его Величество освободит ее из-под ареста, она еще не скоро сможет ходить.
Он развернулся на каблуках и вышел, оставив Грету один на один с бесконечно огромной кроватью.

- Кстати, ты оказалась права насчет моей матери, - сказал Леон. Грета затаила дыхание – она-то надеялась, что он давно спит.
Если у Леона и была своя спальня в этом имении, то он там не ночевал. Спал он чутко, много ворочался и просыпался от каждого шороха. Сама Грета почти не спала – ночами она гравировала Венец, стараясь не терять ни минуты. Узор короля Артура, острый и хищный, давался ей трудно, но Грета старалась изо всех сил. Время от времени просыпался Леон и, заботливый до тошноты, укладывал ее в постель, иногда предварительно размяв ей плечи и спину. Трижды в день он неизменно отрывал ее от работы и заставлял есть, после обеда и перед ужином он ее выгуливал. Бесценные минуты, потраченные впустую, сливались в вечность, отделяющую ее от завершения работы над узором.
- Пойдешь за стол? – спросил Леон. Грета не ответила.
- Тебе некуда спешить, любимая. Мы укладываемся в сроки, у нас еще месяц.
- Я хочу домой, - проговорила Грета тихо-тихо.
- Ты дома, любимая.
У Греты в груди похолодело.
- Я давно хотел привезти тебя сюда. Я очень люблю это место, - Леон вздохнул. – Конечно, мне все это представлялось совсем иначе…
- Отпусти меня, - Грета поняла, что вот-вот расплачется. – Я все делаю, как ты хотел. Венец почти готов. Отпусти, пожалуйста…
- Грета, - он уткнулся носом ей за ухо. – Неужели ты собираешься меня бросить? Как, по-твоему, я должен жить дальше? Без тебя? Неужели ты думаешь, что я смогу смотреть на других женщин после всего, что ты со мной сделала?
Что я с тобой сделала, ублюдок? – подумала Грета и прикусила язык.
- Как думаешь, смогу я теперь кому-нибудь доверять?.. Вряд ли, Грета, у меня еще будет кто-то ближе тебя. Нет, любимая, нет. Ты останешься со мной. Ты нужна мне. Ты всегда будешь рядом. Как ты и хотела начертать на моем Венце… Мы придумаем для тебя должность при дворе, ты будешь очень важным и уважаемым человеком… может, даже титул тебе дам… Все, как ты хотела…
Грета расплакалась, и он прижал ее к себе и стал гладить по голове.
- Не бойся, моя хорошая, я тебя больше не обижу. Мы с тобой будем жить долго и счастливо. В горе и в радости. Пока смерть не разлучит нас…
Грета рванулась, высвободилась и отскочила к окну. Ее спальня была на втором этаже – слишком низко и густой аккуратно стриженый кустарник под самым окном. Скажи он ей это во дворце, где окна ее покоев на вершине одной из башен выходили на мощеную площадку с фонтаном, она бы прыгнула не раздумывая.
Леон нехотя встал с кровати, накинул шелковый халат.
- Грета, я хочу, чтобы ты понимала, - сказал он строго. – Пусть тебя не обманывает тот факт, что я взял с собой совсем маленький отряд. Бежать здесь некуда. Здесь охотничьи угодья. Лес в три стороны и болото. И людей у меня ровно столько, сколько я обычно беру на оленя. И столько же собак. И я знаю эти леса, а ты нет. И ты бегаешь медленнее, чем олень.
Он подошел к ней со спины и крепко обнял.
- Если я спущу собак и сам выеду за тобой с арбалетом, смерть разлучит нас слишком рано, любимая…

- Ты за стол? – проговорил Леон с огромным трудом. Грета наклонилась к его лицу со свечой, но глаза короля были закрыты.
- Да, - тихо сказала она. – Я сделаю еще пару рун.
- Только долго не засиживайся…
Грета постояла над ним еще минуту. Леон спал, прижавшись щекой к подушке – к тому самому месту, где на изнанке шелковой наволочки она утром нарисовала углем руну крепкого сна.
Быстрым шагом Грета подошла к рабочему столу, сунула в другую наволочку шкатулку с инструментами и Рунный Венец и забралась на подоконник.
Высота оказалась даже меньше, чем Грета думала. Она повисла на руках и спрыгнула на мягкий кустарник. Шорох спугнул прыгавшую по земле ночную птицу. Темная фигура стражника появилась на углу здания, и Грета нырнула за кусты, прижавшись к стене. Стражник заметил птицу, осмотрелся и вернулся на свой пост за углом. Грета бесшумно выбралась из кустов и со всех ног помчалась к лесу.
Она бежала наугад. Куда угодно, лишь бы подальше от имения. Времени у нее было не так много, лес вокруг уже подернулся утренним туманом. Грета бежала и бежала, пока тонкие деревья не расступились и она не оказалась на краю болота. Сворачивать было уже некогда, и она нашла длинную палку и пошла сквозь густые заросли камыша, нащупывая дорогу перед собой. Небо медленно серело.
Возможно, права была королева Марта, и Грете сразу нужно было ее послушаться. Пусть бы правила она, а не Леон. Пусть бы правила…
Камыш остался позади, и теперь Грета шла по болотным кочкам, рассекая тонкими туфлями утренний туман.
Возможно, нужно было сразу рассказать ему все и показать тот ее самый удачный эскиз. И тогда у него был бы шанс стать лучшим королем, чем был его отец, и лучшим человеком.
Грета остановилась на небольшом островке. Лес остался далеко за спиной, и Грета слышала, как просыпаются первые птицы. Она села на землю и достала инструменты и Венец.
Нельзя тебе править, Леон. Я не хочу, чтобы ты обращался с королевством так, как ты обращался со мной. Я еще могла бы потерпеть, а королевство этого не заслужило.
Она нанесла первые три штриха. Металл в ее руках стал немного теплее.
Если бы у тебя было чуть больше времени… Если бы я оказалась умнее…
Штрих, еще один. Резкий скрежет острого резца по металлу – и все болотные птицы разом вспорхнули и разлетелись в разные стороны. Это знак внимания, он вплетен в узор отрицания специально для того, чтобы трудно было испортить вещь тайно… если бы Грета села за этот узор в имении, сейчас вся стража собралась бы в ее спальне…
Штрих. Петля. Штрих.
Лесные птицы закричали, заглушая отдаленный лай.
Петля. Узел. Лай стремительно приближался.
Охотился ли ты до этого на людей, Леон? Как бы там ни было, это последняя королевская охота.
Штрих. Штрих. Большая петля.
Лошадиное ржание послышалось совсем рядом, за зарослями камыша. Лай теперь заполнял собой весь прохладный утренний воздух.
Точка.
Тонкий венец в ее руках изогнулся восьмеркой, острые зубья скрутились спиралями.
И где-то рядом зазвенела тетива.

@темы: проза

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Путь

Лаэрт не находил себе места. Все было как-то неправильно.
С тех пор, как он вернулся в отцовский дом, прошел почти месяц. Время, отпущенное королевскому гвардейцу на то, чтобы навестить семью, подходило к концу. Лаэрт был на службе не первый год, и служба ему нравилась. Он был на хорошем счету у капитана и мог надеяться на высокое звание в будущем, а там и до собственного земельного надела недалеко. Отец гордился им, Сарт хвалил, мать ходила с влажными глазами и светилась от счастья.
Все случилось неожиданно. Лаэрт проснулся и ощутил неясную тоску. Как будто все, что он делал и чем жил, оказалось неправильным, бесцветным. Еще вчера он с нетерпением ждал возвращения в столицу, теперь даже мысль об этом казалась невыносимой.
Лаэрт маялся.
Первой его беспокойство заметила мать, но промолчала. Сестры поглядывали с тревогой, отец хмурился. Близился день отъезда, но Лаэрт часами бесцельно бродил по дому, по саду, сидел в библиотеке, уткнувшись в одну страницу, бросал нож в тренировочную колоду и никак не мог взять себя в руки. Когда же у него все-таки выходило заставить себя собираться в дорогу, он долго перебирал вещи, вертел в руках то короткий кинжал с золоченой гардой – знак особого доверия короля к своим гвардейцам, то накидку с королевским гербом, то парадный мундир, и его снова и снова одолевало неясное чувство тоски. Лаэрт гнал его и со злостью бросал вещи в сундук, а оно сквозняком гуляло в груди и билось в ребра. Тогда Лаэрт оставлял в покое сундук и снова шел куда-нибудь, стараясь не думать о возвращении на службу. Слуги шарахались от него. Лаэрта тянуло в конюшню. Он гладил Скора по гриве, брал в руки сбрую с королевскими гербами… «Не то, темные силы, не к чему тебе в таком долгом пути королевские гербы!»
Стало тихо. Лаэрт не сразу понял: затих гулявший в груди сквозняк.

- Зачем вам все это, господин, когда до столицы два дня пути? – удивился конюх. Лаэрту невыносимо сдавило грудь.
- Путь будет долгим, - выдавил он, и сразу стало легче. Как будто в душной комнате открыли окно.
Конюх посмотрел на него с удивлением, но смолчал. Все знали, что Лаэрту скоро возвращаться на службу и что ни в какое другое путешествие он не собирался. Слухи поползут, подумал он, и в груди потеплело. Слухи – это было правильно.
Лаэрт вернулся к себе, достал дорожный плащ, накинул на плечи. Да! Да, светлые боги, он почувствовал себя… нормально! Еще нужен не сундук… вообще, нужно отправляться в путь налегке, но взять все необходимое. Нужно правильно рассчитать, что действительно нужно, что нет… С удивлением и облегчением Лаэрт понял, что это-то как раз не составит труда: «не то» сразу отзывалось в груди сквозняком, и Лаэрт с чистой совестью оставлял бесполезную вещь дома. Как будто что-то вело за руку.

Отец выслушал его, долго хмурился, а потом сказал:
- Плохо.
Лаэрт был готов к этому: сейчас отец скажет, что он мается, что в его возрасте нужно быть серьезнее и не придумывать всякую ерунду, а поступать в соответствии со своим долгом, а его, Лаэрта, долг сейчас – отправляться в столицу…
- Плохо, - повторил отец. – Ты слышал о Пути?
Конечно, о Пути Лаэрт слышал. Да все о нем слышали, читали и знают, что раз в жизни некоторых людей зовет Путь, и никуда от него не деться. Тот, кого однажды позвал Путь, вовек не найдет себе места, пока не последует зову, он будет метаться, пока или не примет Путь, или не умрет от тоски. Лаэрт думал, это просто легенда.
- Нет, - вздохнул отец, - мне еще мой дед рассказывал. Был у него друг, служили вместе. Жил себе, жил… Женился, детей родили, отцовское имение унаследовал, все у него складно было… А тут вдруг сорвался с места и поехал куда глаза глядят. Не могу я так больше, сказал, чую, помру, если останусь. Жена его и в ноги падала, и рыдала, и поперек ворот ложилась… А тут на заре одноногий моряк в двери постучал. Слышал, говорит, что в Путь собираешься, я тебе попутчиком стану. И выехали в то же утро. Говорят, на корабль подались матросами, а потом он капитаном стал, жене письма приходили и жемчуга, и платья из тканей заморских. Выбрасывала все, да соседям раздавала, ох, дурная баба...
Отец махнул рукой.
- Думала, соврал ей и к молодой ушел. Дурная баба…
Лаэрт осторожно спросил:
- А как узнать точно: Путь зовет или…
- Или дурь в голову ударила! – закончил отец. – Ты куда собрался ехать?
- Не знаю еще.
- А вещи-то собрал…
- Собрал, - Лаэрт замялся. Когда он готовился в путь, все казалось логичным и правильным. Сейчас, рассказывая все это отцу, Лаэрт чувствовал себя идиотом. Куда он собрался, зачем? Как быть со службой?..
- Наверное, все-таки дурь, отец. Пойду лучше в столицу собираться…
Лаэрту вдруг стало тесно в собственных ребрах. Как будто камнем придавило, и вдохнуть не может.
- Плохо, - отец тяжело вздохнул, встал и вышел из кабинета.

- Да что ж ты несешь-то, совсем, что ли, ума лишился?!
Мать рыдала в голос. Лаэрт остановился у двери.
- Какой еще Путь?! Демоны Бездны, да как же можно, он же молодой совсем! Не пускай! Не пускай его, ты отец, он тебя послушает!
- Не реви, женщина, - голос отца сел. – Ты разве не знаешь: кого Путь позвал, тому нельзя препятствовать, сама Судьба его ведет, а Судьба никогда не прощает тех, кто мешает ей исполниться.
- Пусть не прощает! – не унималась мать. - Пусть накажет меня, но он пусть останется и живет по-человечески!
Мать снова зашлась плачем.
- Нельзя ему теперь по-человечески, - тихо проговорил отец. – Путь его позвал.
- Да ты знаешь, что на этом Пути с людьми-то случается?! Ты мне скажи, хоть один вернулся домой живым и невредимым?! Нет же! Тот пошел и сгинул в пещерах под Драконьей Пастью. Другой пошел и убил судью, за что его потом казнили. Третий пошел – и с ума сошел, на болота подался, стал травником каким-то…
Отец тяжело вздохнул:
- Дурные вы, бабы, вот дурные – что с вами делать! Тот судья был взяточник и душегубов отпускал! А тот травник лекарство от желтой язвы нашел на своих болотах. Ты бы хоть книжки почитала… Путь всех для пользы зовет…
Лаэрт тихо отошел от двери, так и не решившись постучать.

Один рыцарь отправился в Путь, дошел до южного берега и в портовом городе нанял корабль. Он плыл тринадцать дней без компаса и карт, пока не пристал к маленькому скалистому острову посреди моря. Ничего на том острове не было, кроме голого камня, но рыцарь приказал камень копать и нашел золотую жилу. Все королевские ученые на смех его подняли, мол, сказки это все, а он разбогател, снарядил новые корабли и снова отправился в море… Но больше ничто его никуда не звало, и ничего больше он не нашел.
Другой человек, монах, скинул рясу и отправился куда глаза глядят, дошел до илтанской границы и поставил там камень. Перестало звать и его, а через двадцать лет, когда с Илтаной война чуть не разразилась, в тот камень ударила молния и убила притаившегося за ним командира отряда илтанских диверсантов. Король Илтаны счел это знаком судьбы, и войны не случилось.
Один крестьянин бросил пашню и ушел, в чем был – в рубахе, лаптях и с серпом, дошел до столицы и попросился к королю. Стражник преградил ему путь, а на него со стены обрушилась каменная горгулья и прибила насмерть. Все поняли, что сама Судьба ведет того крестьянина, и пустили его к королю. А он взял да и убил короля серпом. И после него стал править его сын, и вошел он в историю как мудрый и справедливый король. (Историки до сих пор спорят, был ли тот крестьянин рукой Судьбы, или это был простой заговор).
Лаэрт закрыл книгу и убрал ее на край стола.
Некоторые, конечно, совершили великие дела… Но немало было и тех, кто отправился в Путь, шел-шел, а потом вдруг Путь перестал его звать. И так и не ясно было, зачем он шел, куда и что должен был совершить. И совершил ли…
А, может, Путь звал их, чтобы они в это время чего-то не совершили там, где они остались бы, если бы не услышали зов?

…и надеюсь, что на своем Пути я буду не менее полезен Его Величеству, чем в гвардии».
Лаэрт подписал и запечатал письмо.
Весть о том, что он отправляется в Путь, разлетелась по всему графству и достигла, наверное, соседей. То ли слуги проболтались, то ли сестры…
- Так всегда случается, - бросил Сарт, - тут и болтать не надо. Все равно все узнают, что где-то какой-то олух собрался в Путь.
В голосе Сарта была зависть, ее трудно было не заметить. Сарт привык считать себя наследником, особенным, избранником Судьбы… А тут избранником Судьбы вдруг стал младший брат, и Сарту это не давало покоя – это чувствовалось. Интересно, думал, Лаэрт, ведь у Сарта есть отцовское наследство, двое сыновей и жена в тягости, ему бы радоваться, что не его Путь позвал, да он бы и не смог просто так уйти. А нет, зависть его ест – не он избранник…
Сборы подходили к концу, Лаэрт чувствовал. Теперь, когда он делал что-то правильное, не просто стихал в груди сквозняк - на его место приходили тепло и радость. Путь звал уже не тоскливо, Путь был светел и чист. Лаэрт ходил к воротам и ждал, что он ступит за порог и поймет, куда идти. Но пока Путь молчал.
- Попутчик нужен, - говорил отец. – Всегда на заре приходит попутчик, со всеми так случается. Для того все вокруг и узнают о затее путника…
- И что, кого-то еще вот так же зовет? – спросил Лаэрт.
- Не зовет, а если бы звало – он сам был бы путником, а не попутчиком. Нет, попутчик по доброй воле идет. Хороший попутчик – это уже полдела, помяни мое слово. А то, знаешь ли, за таким вот бесноватым, которому на месте не сидится, только всякий сброд и увяжется. Кому терять нечего. А потом жаренным запахнет, они с пол-Пути и сворачивают, и поминай, как звали. Попутчику что, на нем никаких обязанностей перед Судьбой нет, она его не звала, она не его ищет.
- Зачем они тогда идут? – Лаэрт удивился. – Без зова, не за своей судьбой? Не страшно им?..
- Всегда есть кто-то, кому здесь страшнее оставаться, чем в Путь.

Он уже стоял в воротах, когда Лаэрт вывел из конюшни Скора и Ягоду. Лаэрт знал, что он придет сегодня, он понял это, как только открыл глаза.
Парню было лет семнадцать, наверное, он был худой, с тонкой костью – это было видно, хоть тот и нацепил на себя турнирные доспехи. Наверное, отцовские, подумал Лаэрт. На поясе его висел добротный меч, за спиной - арбалет, да и сам он держался хорошо. Видно было, что хоть в доспехах парень ходить не привык, но настроен решительно. Глаза дерзкие, горящие, лицо хоть и бледное, но волевое. Отчего-то Лаэрту показалось, что попутчик он надежный.
- Ну и слава Светлым богам, - вздохнула мать. Отец тихо посмеялся в седеющий ус, но ничего не сказал, только похлопал Лаэрта по плечу: крепись, мол. Почему?
Он подал попутчику Ягоду. Парень молча закрепил у седла свою поклажу, забрался на лошадь. В седле хорошо держится, подумал Лаэрт, это главное, дорога будет долгой.
Мать и сестры в голос зарыдали и кинулись Лаэрту на шею, Сарт стоял в стороне, а потом тоже подошел и обнял брата. Последним подошел отец, крепко прижал Лаэрта к груди:
- Пусть хранят тебя Светлые боги.
Лаэрт молча кивнул. Слов не хотелось. Он сел на Скора, и не сговариваясь они с попутчиком развернули коней к воротам.

К одному человеку в ворота постучал старик. Он был совсем дряхлым, еле волочил ноги. Путник отдал ему своего коня, а сам пошел пешком. Через три дня путник подвернул ногу, и им пришлось ехать верхом вдвоем в одном седле. Через неделю конь издох, на другого денег не было, и пошли они пешком. В Косом Лесу напали на них разбойники и убили.
К другому в попутчики напросился крепкий парень из портовых работников. Шли они месяц, пока в одном придорожном кабаке не напились вдвоем да не поссорились из-за чего-то. Там его попутчик и пришиб здоровенным кулаком.
Еще один взял в попутчики соседскую девку. Та всю дорогу проревела, что тяжело, далеко и не надо ей это все, в одном селе развернулась и пошла домой. На дороге перехватил ее старший сын местного кузнеца, обнял, успокоил и уговорил подождать. Через неделю свадьбу сыграли. Сидел путник за свадебным столом, молодых поздравлял – там его Зов и оставил. Так и вернулся в родной городок ни с чем.

Ехали молча. Парень уже через час пути как-то осунулся, устал. Не мудрено, в турнирных-то доспехах. Лаэрт улыбался про себя, но заговорить с попутчиком не спешил. Сейчас ему казалось правильным ехать и молчать, и они молчали. Вокруг тянулись густые леса, земли эти были мирные, разбойников не водилось, волков тоже. Лаэрт думал, что в балладах о великих героях в начале обязательно должны быть или волки, или разбойники, и он, Лаэрт, конечно, герой, одним ударом меча должен разрубить не менее троих врагов, а его верный друг храбро прикроет его спину от коварного удара раненного вожака, которого Лаэрт из милосердия оставит в живых...
Сделали привал.
- Не могу больше, - выдохнул попутчик и отошел за густые заросли молодого кустарника. Голос у парня был совсем детский.
Загремели доспехи. Лаэрт совсем развеселился.
- Тебе помочь? – крикнул он.
- Справляюсь.
Скоро попутчик появился на поляне с грудой железа в руках.
- Что мне с этим делать? Тебе Судьба на ухо шепчет, спроси ее, нужно это нам или зарыть под дубом?
- Жалко, - хмыкнул Лаэрт, - они дорогие.
- У отца еще три таких же, - махнул попутчик, - не обеднеет. Это ему от зятя подарок был, все равно в груди маловаты. Ну, или, хочешь, продадим кому-нибудь?
Лаэрт улыбнулся, хотя самое время ему было забеспокоиться. Мальчишка был совсем молодой, да еще и из очень знатной семьи, явно не привыкший спать под открытым небом и совершать долгие путешествия. Но Лаэрту он нравился. У парня не было страха перед трудностями.
- Иди, набери веток, костер разведешь.
Разводить костер он не умел, но ветки выбрал хорошие. Ломал об колено, это явно давалось ему нелегко, но парень старался. Темные волосы, обрезанные до подбородка, мешали ему, лезли в глаза и заставляли думать, что раньше он носил другую прическу. Охотничий костюм на нем был очень уж щегольской, кожаные перчатки больше мешали, и когда попутчик снял их, Лаэрт немного приуныл - руки у парня совсем никуда не годились: узкая ладонь, тонкие пальцы, ни единой мозоли, будто он и меч-то в руках держал только по праздникам.
- Тебе лет-то сколько? – спросил Лаэрт.
- Девятнадцать.
- Много, - сказал Лаэрт вслух, про себя добавив, что в таком возрасте стыдно иметь такие руки и отправляться в дорогу в отцовском снаряжении.
- И ты туда же? – зеленые глаза попутчика сузились, в голосе послышалось раздражение, и Лаэрт решил сделать вид, что никогда не задавал ему этого вопроса. Помолчали. Попутчик возился с костром, Лаэрт поставил на огонь котелок, покосился на руки попутчика. Белые пальцы покрыла сеть тоненьких царапин, он умудрился израниться, подбрасывая в костер сухие ветки с острыми сучками.
- Ты из арбалета своего стелять-то умеешь?
- Отец брал меня на охоту, стреляю я неплохо, - ответил попутчик. – С мечом похуже, но если надо будет, я буду биться.
- Ты же понимаешь, что такое Путь? – серьезно спросил Лаэрт.
- А ты сам-то понимаешь?
Лаэрт промолчал. Прав был попутчик, Лаэрт не понимал до конца, куда и зачем он идет. Но у попутчика, в отличии от Лаэрта, был выбор, ему идти было вовсе не обязательно… отчего он бежит?
- Звать-то тебя как? – спросил, наконец, Лаэрт.
- Лира.
Лаэрт удивленно поднял брови.
- Так это женское имя.
- А ты хотел, чтоб меня мужским назвали? – удивился попутчик и вдруг рассмеялся звонким девичьим смехом.

Лире было девятнадцать, и разговоры о том, что ей давно пора замуж, надоели ей до такой степени, что она давно подумывала о побеге. Не то, чтобы Лира мечтала о ратных подвигах или высоких достижениях в науках, Лира была умна и здраво оценивала и свою пользу на поле боя, и свои исследовательские способности. Лира вовсе не относилась к тем странным женщинам, которые всю жизнь пытаются кому-то доказать, что они не хуже мужчин (как будто кто-то правда считает, что они чем-то хуже), она и сама, как любая романтичная молодая девушка, мечтала о любви, семье и мужчине, которым она могла бы гордиться. Просто такого мужчины она до сих пор не встречала.
Три месяца назад к ней посватался герцог Илонский. Ее отец, конечно, с радостью дал свое согласие и стал готовить свадьбу. Герцог показался ему достойнейшим из претендентов на руку Лиры, за ним тянулась слава отважного полководца, грамотного правителя и обладателя многочисленных богатств.
- Уже и платье сшили, гости должны были съехаться со всего Залесья. Я и плакала, и в ноги отцу падала… страшно вспомнить.
- А чем плох-то герцог?
- Да всем он плох! Ты бы его видел…
- Некрасив?
- Не в том дело. Красив. Молод. Умен.
- Так чем плох-то?
- Злой он.
Лира замолчала. Тихо потрескивал костер.
- Когда по округе поползли слухи о том, что кто-то в Шоре собирается в Путь, я поняла, что это мой единственный шанс.
Лира выжидала момента. Походные вещи (костюм для охоты и отцовские турнирные доспехи – свадебный подарок герцога Илонского) дожидались своего часа, Лира только отметила про себя, что возьмет, а в комнату свою перетащила все лишь в последнюю ночь. Служанка побегала по городу, слушала и расспрашивала на рынках и в харчевнях и на третий день принесла вести: Лаэрт Стром, младший сын барона Шорского, гвардеец Его Величества, имение барона в шести днях пути верхом.
Лира боялась, что не успеет, что гвардеец уже взял себе попутчика. Еще больше она боялась, что он не захочет брать в Путь бесполезную девчонку, что прогонит ее и станет дожидаться более достойного попутчика, но не попытаться она не могла. Медлить было нельзя, и той же ночью Лира не без помощи верной служанки собралась в дорогу. Горизонт едва подернулся сизой дымкой, когда Лира спустилась во двор отцовского имения – в охотничьих штанах, в высоких кожаных сапогах, с мечом и арбалетом, громыхая турнирными доспехами так, что было наивно надеяться не разбудить последнюю мышь в подвале. Отец стоял в дверях, тоже при полном параде.
- Бежать надумала?
Лира молчала.
- И далеко ты убежишь? Ты же трех дней без ванны не проживешь, глупая.
Лира сжимала арбалет.
- Садись, поговорим, - отец всегда умел убедить в своей правоте. За это его ценил король, не редко отправлял на важные переговоры и редко позволял советовать себе. Лира не двинулась с места.
- Чем тебе так не мил герцог? Или ты знаешь кого-то лучше? Ну, расскажи мне, посмотрим…
- С дороги, - Лира не узнала свой голос.
Отец нахмурился.
- Я отправляюсь в Путь с Лаэртом Стромом. Кто станет на Пути у выбранного Судьбой, того она сама своей рукою… - Лира говорила быстро, страшным шепотом, отец хмурился больше и больше.
- Не тебя позвала Судьба, - сказал он наконец, - значит, тебе-то как раз можно помешать.
И отец сделал шаг в сторону, открывая Лире дорогу.

Лаэрт расстелил на траве походные одеяла. Скверно выходило: ночи стояли еще холодные, он-то думал спать с попутчиком спиной к спине, сохраняя тепло вместе.
- Почему нет? Что нам мерзнуть теперь?
Лаэрт промолчал.
- Я тебе обещаю, - сказала Лира серьезно, - ты даже не заметишь, что я женщина.
И Лаэрт с удивлением понял, что она все еще боится, что он прогонит ее, что придется возвращаться к отцу и жениху, да еще и всю жизнь потом вспоминать не состоявшийся поход. Лаэрт молча сдвинул вместе одеяла.
Они легли рядом с тлеющим костром, от углей все еще шел жар. Лира сразу же уснула, подложив под голову скрученную куртку. Лаэрт, знавший, как холодно бывает ночью в это время, свою куртку снимать не стал.
Одного он понять не мог. Сколько он не считал, по всему выходило, что Лира впервые услышала о Путнике на неделю раньше, чем Лаэрт засобирался.

Одного человека позвал Путь. Стал он вещи собирать да коня седлать, а жена его прознала о том и велела слуге коня увести и продать. Увидел Путник, что коня нет, и стал сапоги свои салом натирать тщательнее. Тогда взяла жена его сапоги и бросила в камин, и сказала, что не отпустит его в Путь. Вспыхнули сапоги, огонь перекинулся на кресло, что стояло у камина, дом вмиг запылал. С трудом успел Путник жену свою из горящего дома вынести, да только мертвая она была. Так и пошел он в Путь - босым , бездомным и овдовевшим.
Другого человека друзья, как о Пути услышали, сговорились не пускать. В последний вечер перед дорогой напоили его отравой слабенькой, чтоб не помер, а так, животом помаялся денек-другой. Да только сами они в тот вечер все из другой бутылки вино пили, и через час слегли все, как один, и до утра не дожили.
Третьего в Пути застал ливень, и остановился он в придорожном кабаке. А слух о Путнике впереди него идет, и встал у него на пути сын кабатчика. То ли пьяный был, то ли проверить захотел, так ли уж Судьба своего избранника оберегает… Оступился, налетел на угол стола виском, на месте умер, хоть удар-то и пустяковый был.

Кони шли медленно, мерно покачивая боками. Путь звал теперь отчетливо и ясно. Лаэрт давно не сверялся с картой, на развилках и перекрестах нужная дорога всегда отзывалась в груди приятным теплом. Они ехали на север, к Морхонским шахтам.
С того дня, как Лаэрт покинул дом, прошло две недели. Лира за это время научилась варить в походном котелке отличную похлебку и натерла жесткие мозоли на тонких белых пальцах. К удивлению Лаэрта она легко привыкла к походным условиям. Она ни на что не жаловалась, охотно бралась за работу, когда нужно было быстро обустроиться на привал. Она много расспрашивала Лаэрта о его службе и, кажется, действительно находила его рассказы интересными. Сама она иногда с улыбкой рассказывала о своей жизни до помолвки, и Лаэрта не покидало чувство, что Лира осторожничает и боится сболтнуть лишнее.
Лира в конце концов решила зарыть отцовские доспехи в лесу, а с мечом расставаться отказалась.
- Я умею. Честно, - упрямо говорила Лира. – Хуже, чем вышивать, конечно, но умею.
- Кстати, - вспомнил Лаэрт. – У меня шов на рукаве разошелся.
- Я знала, что пригожусь тебе! – рассмеялась Лира.
Вечером стали на привал.
Лаэрт притащил бревно, на котором удобно было сидеть, и они устроили ужин. Потом Лира вычистила миски и заштопала тот злополучный рукав. Лаэрт прекрасно понимал, что справился бы и сам. Чем дольше они ехали, тем больше ему хотелось оградить ее от лишних дел. Лаэрту казалось, что ей не место в этом странном походе. Не потому что она не годилась для Пути. Путь не годился для нее. Ей бы в платья наряжаться и ездить на балы и приемы. И чтобы на руках были тонкие красивые перстни, а не царапины и мозоли. И спать бы ей не на сырой земле, а на шелковых простынях, и не в охотничьей куртке, а в тонкой сорочке с кружевами… У Лаэрта заныло в груди, и он знал, что на этот раз Путь не при чем.
К ночи совсем похолодало. Лира расстелила одеяла и привычно легла лицом к тихо потрескивающему костру, Лаэрт лег рядом, накрыл их одеялами и впервые за все время Пути боялся прижаться к ее спине. Тогда она сама подвинулась к нему и положила его руку себе на плечо, прижалась спиной, как прижималась все эти две недели.
Лаэрт понял, что руки его предательски дрожат, и дело тут не в холоде. Лира взяла его ладонь и сжала его пальцы вокруг своих, а он уткнулся лицом в ее затылок и поцеловал раньше, чем подумал.

Ехали молча. Лаэрт презирал себя и старался лишний раз не смотреть на Лиру. Лира и сама ехала мрачная и задумчивая. Лаэрт вспоминал все, что она рассказывала о своей семье, пытаясь собрать эти обрывки в единую картину. По всему выходило, что она чуть ли ни родственница короля, и никакая его должность на королевской службе и даже хорошая репутация не дадут ему права даже мечтать о Лире. Тем более, она помолвлена.
Путь давил на Лаэрта изнутри, вился змеей, выл в голове так, что закладывало уши. Лаэрт стоял на пороге, он вот-вот был готов понять, зачем его выбрала проклятая Судьба. И ему было плевать. Он хотел остановиться, снять Лиру с коня, уложить прямо на молодую траву.
- А я до того, как о тебе и твоем Пути услышала, думала в Норготу сбежать. Ну, чтоб точно герцог не достал…
- Почему именно в Норготу? - удивился Лаэрт. – Илтана ближе и там… ну… не Норгота.
- А кому я в Илтане нужна, - ответила Лира. – Разве что в храм какой-нибудь податься и сгнить там в тоске… А в Норготе я бы к королеве в свиту напросилась. Я думаю, она бы взяла меня. Я бы при ней во дворце жила…
- При Колдуне, - хмыкнул Лаэрт. – Чем же тебе так герцог не угодил, что ты от него готова была к Колдуну в замок бежать?..
- Я боюсь, - тихо сказала Лира, - что он задумал сам занять трон. Король до сих пор не женат и у него нет наследников. Если с ним что-нибудь случится…
- То есть Вторая Линия, - заметил Лаэрт. – В случае, если наследников по линии короля нет, трон наследует старший сын нынешней графини Риор. Это титул, переходящий по материнской линии, причем не со смертью предыдущей графини, а с рождением новой – чтобы возможный наследник престола всегда был из следующего поколения и отец наследника не претендовал на трон…
- Я знаю, - оборвала его Лира.
- Тогда при чем тут твой герцог? Чтобы переворот совершить, ему нужно было родиться сыном графини и не иметь сестер. Не беспокойся за короля и Империю. Им ничего не угрожает.
В небе разошлись облака, и солнце залило лес теплым мягким светом. Лаэрту улыбался – в груди его стало тепло. Как будто до понимания чего-то важного остался один шаг. И он остановил Скора и придержал за поводья Ягоду, спрыгнул на землю и осторожно снял Лиру с седла. Кони послушно сошли с тропинки и принялись щипать молодую траву, мягкую, как шелковые простыни.

- Давай убежим, - повторяла Лира примерно раз в час.
Кони взбирались вверх по узкой каменной тропке. Морхонское нагорье сонно нежилось в рассветной дымке.
- Он найдет нас, Лаэрт. Ты не знаешь его, это очень страшный человек. А Путь скоро тебя отпустит, ты же сам говорил, что почти понял свою задачу. И мы как раз идем на север. Перемахнем Драконью Пасть, у меня с собой есть документы, подтверждающие мою личность, у тебя тоже. Я буду в свите у королевы, ты поступишь в Черную Стражу, тебя возьмут, я уверена.
- Мы должны остаться в Империи, - повторял Лаэрт слова, смысла которых и сам не понимал до конца, просто знал, что так правильно. – Ты должна стать моей женой по закону.
- Ты знаешь, что нам не позволят, - говорила она.
- Нам не посмеют помешать, - Лаэрт чувствовал, что прав, как бывает прав человек, уже протянувший руку, чтобы открыть самую важную в жизни дверь. – Это часть моего…
Дорога резко свернула и пошла вниз, к большой каменной площадке, на которой уже ждал хорошо вооруженный отряд всадников в пурпурных плащах с гербами Илоны. Лира ахнула. За спиной послышался цокот копыт и прямо за ними выехал еще один – с синими гербовыми щитами графа Крона, друга и советника короля, мужа прошлой графини Риор, красивой женщины с тонкими белыми ладонями, и отца нынешней, которую Лаэрт никогда не встречал при дворе.
Со стороны Илонцев выдвинулся вперед один из всадников – высокий статный молодой мужчина с хищными темными глазами. Граф Крон тоже выехал чуть вперед и поднял правую руку в знак того, что не угрожает путникам. Лаэрт развернул коня так, чтобы видеть и илонцев, и графа. Тепло в его груди разгоралось с новой, незнакомой ранее силой.
- Лаэрт Стром, - заговорил граф. – Мы не намерены мешать вам в исполнении вашего предназначения, ибо чтим волю Судьбы.
Илонец с хищными глазами ухмыльнулся.
- Однако же Судьба избирает только путника, - продолжал граф. – Мы просим вас позволить нам поговорить с вашей попутчицей, которая легкомысленно оставила свои прямые обязанности и ввязалась в вашу странную авантюру, поставив под угрозу само существование Империи…
- С дороги, - Лаэрт не сразу узнал голос Лиры. Она вынула из ножен меч и направила острием в сторону илонца. – Не смейте становиться у нас на Пути.
Лаэрт почувствовал, как жжет под ребрами.
Илонец картинно приподнял бровь.
- Радость моя, все это мило, не отрицаю, - проговорил он, лениво растягивая слова, - но мое терпение не бесконечно. Я готов простить вашу странную выходку, если вы прямо сейчас отправитесь с нами.
- С дороги, - повторила Лира, и Лаэрту показалось, что в груди вот-вот завоет ураган.
Граф Крон вздохнул:
- Дитя мое, ваше упрямство так неуместно. Король обеспокоен вашим исчезновением. Ваша мать все слезы выплакала…
- Я никуда не пойду! – крикнула Лира, и Лаэрт впервые за время Пути увидел, как она плачет.
- Довольно, - илонец решительно выслал коня вперед. В груди Лаэрта заколотилось торжественной барабанной дробью, и в такт этой дроби задрожали ноги его коня…

…Один человек прошел пол-Империи. Он шел четыре года и десять месяцев, пока не остановился в придорожном кабаке и не поговорил с одним стражником. Потом Путь его отпустил, и он вернулся в родную деревню. За время его отсутствия в деревне случился мор, и полдеревни умерло. Выжившие жители деревни прошли лечение в Храме Светлых Богов у высокого служителя и разъехались по другим местам, а все дома в той деревне сожгли, чтоб зараза в них не сохранилась.
Другой странствовал шесть месяцев, а как вернулся, то узнал, что без него семья не справилась с хозяйством, и все добро пришлось отдать за долги, а дети разъехались по разным городам и селам, а дом его больше ему не принадлежит. Пришлось ему скитаться, пока не нашел своего сына и тот его не приютил.
Третий вернулся – а жена его за другого уже вышла. А его самого уже полгода как схоронили, вон, и могила на кладбище стоит – ухоженная, со свежими цветами. Все же любили его и помнили…

…Барабанная дробь набирала силу, стучала уже не только в груди и в висках – теперь казалось, ее могла слышать и Лира, и граф Крон, и темноглазый илонец. Тяжелая, нарастающая мелодия звучала со всех сторон, эхом отзывалась в камне под ногами и за спиной. Казалось, сами скалы поют вместе с ней. Ноги коня герцога Илонского тоже задрожали – сильно, внезапно и совершенно не в такт торжественной песне скал. Камень под копытом пошел трещинами, и ветер завыл, вплетаясь в громовую мелодию. Лаэрт чуть потянул поводья на себя, и Скор сделал четыре шага назад, отстукивая подковами в такт. Небо над головой закружилось, облака собрались в стаю и хищно уставились в макушку Лаэрта, барабаны стучали теперь со всех сторон и ничего не осталось, кроме этого страшного торжественного грохота.
Кусок скалы под ногами герцогского коня ушел вниз одним мощным аккордом, несколько огромных глыб рухнуло следом прямо перед мордой Скора и отбарабанило еще несколько финальных тактов – и стихло. Только Лира тихонько всхлипнула за спиной.

Ехали молча. Морхонское нагорье осталось далеко позади, илонцы уехали, не попрощавшись. Граф Крон хмурился, Лира всхлипывала. Бледная и тонкая, с красным носом и заплаканными глазами, она выглядела теперь беспомощной девчонкой, которую Лаэрт ни за что не взял бы с собой ни в какую дорогу. Где были его глаза, когда она только прибыла на порог отцовского дома?
Лира иногда поднимала голову и тоскливо смотрела на Лаэрта, будто ждала от него чего-то. Лаэрт молчал. Еще вчера он представлял себе, как будет добиваться руки Лиры у ее отца, обдумывал, что ему скажет и как убедит в том, что они с Лирой непременно должны пожениться, что такова их Судьба и иначе быть не может. Сегодня Судьба молчала. Да и Лаэрту затея с женитьбой на Лире казалась теперь детской блажью. Куда ему до Второй Линии?..
Граф Крон иногда посматривал на Лаэрта с опаской. Но земля не расходилась под копытами его коня, с неба не били в него молнии, и граф успокаивался. Теперь ничто не мешало ему просто взять и увести свою дочь домой – он понимал это не хуже самого Лаэрта. И Лира тоже понимала.
Лаэрт планировал ехать с ними до самого Шора, а уже оттуда свернуть в столицу. Его грела мысль, что раз интересы Судьбы касались Второй Линии, Король простит ему его задержку и позволит вернуться на службу. Лаэрт представлял себе, как прибудет в столицу – и мысли об этом ничем не отзывались в груди. Мысли и действия перестали делиться на верные и невыносимые. Лаэрт просто был, просто ехал, просто думал.
Впервые за долгое время он, наконец, был свободен.

@темы: проза

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ультуан

Когда подошвы наших сапог встретят скалу континента, ты будешь, наверное, думать, будто меня и в живых уже нету. Ты даже не знаешь, как я живуч и сколько во мне упрямства. Я буду ползти на локтях, на зубах, я буду сражаться яростно.
Меня еще соберут по кускам и скрепят скобами стальными, и там, в бреду, я буду помнить одно лишь твое имя. А ты оставайся на том берегу и спи спокойно, пока есть время, пока я тут без тебя не могу и восстаю из пепла и тени. Пока в моем догорающем сердце есть место лишь для тебя, ты просто знай: все равно тебя ждут мои стальные объятья, и ты не спрячешься от меня даже за этими водами, и ты все равно будешь снова моей, ненавистная Родина.

29.09.2014

@темы: Stepmotherland

---

Дориан

Сыпались стены и потолок,
Падало небо вниз.
Каждый держался за все, что мог -
Семья, работа, карниз...
Сыпались звезды, птицы, столбы,
Ленты и ордена.
И поднималась столбами пыль.
К осени будет война.
Сыпался мир, привычный до слез,
Светлый, спокойный, свой.
Сыпался мост и сыпался мозг.
Сыпался крик и вой.
Невысыпался один лишь тот,
Кто больше не мог смотреть
Ни в зеркала, ни на свои фото,
Выцветшие на треть.
Сизыми пятнами под глаза
Плотно легли снаряды,
Майский пожар и в мае гроза,
Бившая где-то рядом.
Руки дрожали, как стены домов,
Сыпались, сыпались нервы.
Сыпались бомбы, горел остов
Мертвой летучей стервы.
Мир, в котором он высыпался,
Медленно исчезал.
И проступал сквозь сплетенный пальцы
Новый. Плелась лоза,
Сыпалось, сыпалось по щекам
Битое в пыль стекло.
Он иногда на час засыпал.
Утро. Дожил. Повезло.
И бороздой глубокой на лбу
Вырыли сеть траншей.
И уголки сомкнутых губ
Вниз поползли, к шее.
Он пробегал мимо зеркал,
Там поселился бес,
Там каждый день кто-то шептал:
Здравствуй, в стране - чудес.
В доме его по-прежнему тихо,
Стены еще стоят,
Цел потолок, шорохи, скрипы
Только мешают спать.
Мимо зеркал только - бегом,
А так - тот же стол, кровать.
Но Дориан считал, что его
Больше нельзя рисовать.

05.06.2014

@темы: Stepmotherland

---

Минас-Тирит

Каменная крошка, битые осколки,
Ночь перед рассветом мертвенно темна.
Нас смертельно мало. Вражеского полку
Только прибывает за волной волна.

Небо пеленою. Тучи к горизонту.
Ни луча надежды, ни лица луны.
Древо догорело. Выбиты ворота.
Уши заложило звоном тишины.

Пламя и обломки. Войско у порога.
Меч занес над нами страшный новый день.
Время на исходе. Где же звуки рога
Всадников Рохана? Где ты, Теоден?

03.05.2014

@темы: Stepmotherland

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

27.11.2013 в 12:17

Пишет  Райда Вунья:

27.11.2013 в 11:53

Пишет  Yin:

Герой умнее автора? С легкостью!
(десять способов создания высокоинтеллектуального героя)



«Герой не может быть умнее автора.»
Аксиома.


Предисловие.



Идея этой статьи возникла у меня достаточно давно — после непродолжительного, но бурного и плодотворного знакомства с западной «героической» фэнтези. В те времена я читал подобную литературу запоем и от моего внимания не ускользнула ее шаблонность и предсказуемость. Могучие, пышущие здоровьем молодцы, в изобилии сокрушающие химер, демонов, драконов и своих же коллег-молодцев, волею случая оказавшихся с другой стороны баррикады; трепещущие от страсти красотки, в ожидании неземного наслаждения устилающие телами импровизированные ложа; легионы безмолвных статистов, выступающие под началом главных героев.

Сила, сила, сила. Сила во всех ее проявлениях.

Подобные произведения объединяет одно: в них автор описывает человека, физически несравнимо более сильного, более выносливого, более агрессивного и успешного, нежели он сам. Планка требований к герою поднята на небывалую высоту, и, что удивительно — требования эти выполняются, несмотря на их очевидную абсурдность.

Знаете, я не ставил перед собой цели анализа этой тенденции (что было бы весьма занимательно и полезно, но выходило бы за рамки выбранной темы), а принял ее как факт и, исходя из этого, сделал следующий шаг.

Итак, можно описать человека, способного выжать от груди штангу в полтонны весом — это физическая сила. Можно создать героя, которому вешаются на шею встречные-поперечные существа противоположного пола, чей взгляд заставляет их терять разум и бросаться к ему в объятья — сексуальная сила. Можно — хотя и несравнимо сложнее — подать высокоэмоциональную натуру, что будет с легкостью плакать и смеяться (не впадая при этом в низкопробную театральщину), переживая сложнейшие гаммы чувств, бури страстей и тонких духовных переживаний.

Можно.

Все это возможно, даже если автор жалкий дистрофик, импотент, на которого даже мухи не садятся — брезгуют, а выражение лица у него меняется всего два раза в сутки: когда ест и когда зевает. Наверняка, если покопаться в истории литературы, подобные примеры найти можно. Меня интересует иное: способен ли автор — честно или посредством некоего хитроумного трюка — описать героя более мудрого, более интеллектуального, стоящего на более высокой ступени умственного развития, нежели он сам? Не раз и не два встречались мне утверждения, что, мол, нет, невозможно — герой всегда будет глупее, или, в крайнем случае не умнее увтора. Однако, жизнь показывает совсем иное: случается, авторы уходят в нищету безвестность, а герои живут, благоденствуют и процветают. Сохраняя при этом загадочное и умное выражение лица.



Способ первый. Реклама.



«А еще там был крутой навороченный маджишэн, типа, Гэндальф. Дико брутальный дядька.»
Из простонародного обсуждения фильма «Властелин Колец».


На самом деле, выглядеть умным очень просто. Если девять человек прилюдно объявят: «имярек такой-то весьма умен», десятому будет очень сложно стать в оппозицию. Не правда ли, знакомая ситуация?

Если почитать литературу самых различных направлений и жанров (не только фантастику), становится ясно, что принципы рекламы и саморекламы используются в ней достаточно широко. Особенно поднаторели в этом американские авторы, впрочем, тут, я думаю, сказались особенности западной масс-культуры.

Возьмем, к примеру, такой текст:

«Зедд, смотря вниз, принялся чертить на песке полосы.

— Это случилось осенью, в такое же время года, как сейчас. Во время последней войны. Созревал урожай. Я отыскал сложное заклинание. Его составили великие чародеи древности. Ядовитое заклинание. На один цвет.»

Т. Гудкайнд. «Первое правило волшебника».

Обратили внимание, как нарастает напряженность: «сложное заклинание», «великие чародеи древности». А что, собственно, произошло-то?.. Ну-ка, сверимся с текстом: злой маг наложил заклятие, отравив фрукты красного цвета. Простенько и надежно, не правда ли?..

Эдакий пустячок. Но как это подано!

«Паниз Рал знал, что дети любят фрукты, и хотел нанести нам удар в самое сердце. Он воспользовался заклинанием, чтобы отравить красные фрукты. Это напоминает яд змеиной лозы. Он действует медленно, не сразу. Нам потребовалось время на то, чтобы понять, что же вызывает лихорадку, а потом и смерть. Паниз Рал специально выбрал то, что наверняка будут есть не только взрослые, но и дети.»

Все детально разжевано. Каждый мыслительный шаг оставляет ощущение тонкого гениального озарения.

И дальше:

«Ричард сидел, погруженный в молчание, и размышлял.

— А есть способ избавиться от этого? — спросил он наконец. — Сделать так, чтобы красные фрукты перестали быть опасными?

Зедд улыбнулся. Ричарду это показалось странным, но он был рад видеть улыбку старика.

— Рассуждаешь как волшебник, мой мальчик. Думаешь, как снять заклинание.»

Каждая мелочь работает на одну единственную идею — убедить читателя в огромном потенциале главного героя, Ричарда. Каждая. Да, пускай очевиднейшее решение пришло к герою лишь после того, как он «сидел, погруженный в молчание, и размышлял», но зато как важно и значительно это решение!

Отсюда вывод: любой пустяк, любое примитивнейшее действие должно быть широко разрекламировано. Тогда у читателя создается ощущение, что происходит нечто важное, значительное, знаменательное. Что он причастен к неким мудрым свершениям. Герой — сложен и многогранен, а значит и сам читатель (обычно отождествляющий себя с главным героем) — парень хоть куда.

Вспомните вэнсовского хитроумного Кугеля, вспомните Одиссея, Гудвина — Великого и Ужасного. Не правда ли — характерная картина?

Рекламироваться должно все. Без рекламы даже самая тонкая, многоходовая интрига может оказаться незаслуженно обойдена вниманием читателя.

«Планы внутри планов, и вновь планы — уже внутри вторых планов, — подумала Джессика — Стали ли мы сейчас частью еще одного плана?»

Ф. Херберт. «Дюна».

« Пол почувствовал, как внутри у него все замерло. Осторожнее! Помнит ли Адрик, с кем он говорит? Глубокомысленный, понимающий тон, слова, полные скрытых значений, саркастические намеки на общие тайны... Он всячески дает понять, что... »

Ф. Херберт. «Мессия Дюны».

« Он порождает свои определенные трудности, но из любого безвыходного положения всегда можно найти выход. Например, одна проблема, с которой мне удалось справиться, — это то, что меня вначале все время били ребята постарше. Это началось сразу же, как только я стал ходить в школу. Я совершил ошибку поначалу, дав им понять, что намного сообразительнее их.»

Гарри Гаррисон, «Рождение стальной крысы»

«О, если бы все можно было решить простым и честным боем! Сразиться, так, как он сражался раньше, и магией и мечом! Если бы его враги оказались настолько глупы, что, к примеру, напали бы на это его обиталище, где у него нет ни стражи, ни слуг! Но на такую удачу он рассчитывать не мог. И приходилось действовать как встарь — многоходовыми головоломными интригами, где даже самые последний звенья в цепочках понятия не имели, к чему ведут их усилия.»

Н. Перумов. » Одиночество Мага»

Реклама довлеет во всем...

Самое поразительное, что всех этих столь громко заявленных интриг и головоломок в книге может и не быть. Все сюжетные ходы могут оказаться плоски и банальны, действия — однообразны и зубодробительно шаблонны. Увы!.. Зачастую читатель не властен над восприятием книжного текста: мнение автора, подкрепленное его весом и авторитетом, является решающим. У данного подхода есть значительный плюс: не нужно особо задумываться, вникая в текст. Идеальный вариант для легкого развлекательного чтива, но в результате... В результате, рождаются набившие оскомину саги о великих мудрецах древности, о проницательных детективах и хитроумных властителях. Так легко, так просто... Очень коварный метод, эта реклама!..

Замечу, что реклама бывает нескольких типов; из них я хотел бы выделить три самых наиболее часто встречающихся:

1. Реклама персонажа.

2. Реклама образа действия.

3. Косвенные ссылки.

Последний из перечисленных методов настолько примечателен, что я рискнул выделить его в отдельную главу, так что пока рассмотрим первые два типа рекламы.

Итак, с рекламой персонажа все ясно: героя хвалят. Хвалят авторской речью, хвалят устами других героев. При этом его можно назвать «величайшим мудрецом Древности», «достойным продолжателем философской традиции своих учителей», «хитроумнейшим и мудрейшим», на худой конец. В начале повествования это вызывает неосознанное раздражение, но потом критичность восприятия все равно притупляется, и читатель привыкает.

Использование данного метода рекламы приносит порой чудеснейшие находки: помните крылатую фразу «красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил»? Увы, к сожалению, такие жемчужины встречаются удручающе редко...

При рекламе образа действий хвалят не героя, а то, что он делает. Каждый шаг и каждый чих героя объявляется венцом совершенства, вне зависимости от сложности и красоты замысла. Я немного утрирую, но метод абсолютно рабочий, что подтверждается многими поколениями весьма и весьма успешных литераторов.

Для реализации метода очень хорошо и полезно держать при главном герое восторженную молоденькую дурочку-героиню (если потом окажется, что она не дурочка — тем лучше), готовую в любой момент рукоплескать и восторгаться.

Чему? Неважно. Додумался подпереть полешком дверь, чтобы не дуло — молодец! Сообразил, что пленного не обязательно казнить, а можно расспросить предварительно — гений! Не влез в гиблое болото, прочел табличку на двери, дружелюбно улыбнулся проходящему мимо монстру...

«Савидлин шагнул вперед и ударил Ричарда, но не ладонью, а кулаком. Ричард ответил могучим ударом, который сшиб Савидлина с ног. Он непонимающе крутил головой. Ладони сами сжали оружие.

Ричард расправил плечи и одарил охотников таким взглядом, что те застыли на месте.

Савидлин приподнялся на одной руке, другой осторожно ощупал подбородок. На лице его появилась широкая усмешка.

— Еще никто не проявлял такого уважения к моей силе! Это мудрый человек!»

Т. Гудкайнд. «Первое правило волшебника».

Судите сами: главный герой всего-то поздаровался с дикарем по обычаям его племени. А результат! Сколько нового мы узнали о характере Ричарда!

А об авторе?..

Обмен зуботычинами, как способ охарактеризовать мудрость героя, не единственный случай в подобной литературе. Я не стану утомлять читателя перечислением и анализом других аналогичных эпизодов, замечу только, что чем ничтожнее повод, по которому поются дифирамбы, тем более в душе читателя крепнет убеждение, что он стал свидетелем чего-то важного и значительного. Всякий пустяк приобретает размеры воистину гипертрофированные и в пределе, мы получаем



Способ второй. Сбив планки.



« И с этими словами Ааз сделал длинный неспешный шаг назад. Эффект получился точно такой же, как если б я шагнул вперед, чего я определенно не делал.»
Роберт Асприн. «Мифо-толкования»
Жила-была однажды целая Вселенная, населенная слабыми, недогадливыми, беспомощными обитателями...

Ну, полноте, скажете вы! Никто так книги не начинает.

Да, действительно. Как-то нехорошо с первых же страниц повествования сообщать читателю о том, что описанный в книге мир играет с главным героем в поддавки. Приходится действовать незаметно, исподволь. Помните Теорию Вселенской Ошибки? Нет? Я вам напомню: исповедующие ее личности (в просторечии называемые эскапистами или эскейпистами, кому как благозвучнее), убеждены, что мир к ним чудовищно несправедлив, и их угораздило родиться в реальности, абсолютно для них не предназначенной. Шутка, прихотливая игра ума, а поди ж ты!.. Во имя исправления этой ошибки Скольких творцов вдохновила эта теория! Компьютерные игры, фильмы, книги... В этих книгах вооруженный всеми достижениями современной цивилизации герой попадает в отсталый феодальный (что, впрочем, совсем необязательно) мирок, где и разворачивается во всю ширь своих невостребованных в обычной жизни талантов и умений, в эдаком барском самолюбовании: мол, знай наших, серячков!.. Настырные отличники из советских мультфильмов, волею случая угодившие в Древнюю Грецию, а то и хлеще — в доисторические времена с физико-химической лабораторией в ранце; твеновский Янки, тот, что при дворе Короля Артура; гаррисоновский диГриз...

Да, да, не удивляйтесь!.. По вдумчивом прочтении «Стальной Крысы» очень быстро бросается в глаза факт, что окружают-то Джима, мягко говоря, личности неадекватные. Планка мира сбита удручающе низко: даже примитивнейшие вещи вгоняют аборигенов гаррисоновской вселенной в ступор, и являются для них небесным откровением.

«По многим причинам — хотя немаловажно было и то, что мне доставляло удовольствие быть преступником. Денежное вознаграждение было достаточно велико: никакая другая работа не оплачивалась так щедро за меньший труд. И, должен признаться, что я просто наслаждался чувством превосходства, когда мне удавалось превратить всех остальных окружающих меня людей в болванов.»

Гарри Гаррисон. «Рождение стальной крысы»

В том-то и фокус, что выделенные слова принадлежат не герою. Это творческое кредо автора! Проследите путь Джима: судьи, полицейские, обыватели, однокласники — все они безнадежно медлительны и тупы. Сам Джим не обладает никакими экстраординарными качествами — уж поверьте мне! — он воплощение обывательской усредненности, но как же блистательно успешен диГриз на фоне Мира со Сбитой Планкой!

Мир прост и побеждаем. Да здравствует диГриз — человек, в отношении которого не произошло Великой Ошибки! Уж читателю-то (тому, что отождествил себя с главным героем) доподлинно известно — не боги горшки обжигают.

Если же вы все еще сомневаетесть, что таким образом герой может оказаться мудрее автора, вспомните литературу (читай — фантастику) времен соцреализма. Вот уж где было раздолье приверженцам способа номер два!



Способ третий. Косвенные ссылки.

Целый мир уронить в пропасть безысходности, лишь ради того, чтобы высветлить и более выпукло отобразить достоинства героя... А не слишком ли это жестоко?..

Нет-нет, дорогие мои читатели, обычно поступают гораздо проще: принижают не всю реальность, а лишь идейных противников главного героя (или же, наоборот, его ближайших соратников). Причем, на словах все весьма благопристойно: автор расхваливает темные силы, всячески нагнетая обстановку и запугивая читателя любыми возможными способами, так что не остается никакого сомнения — мир попал в беду. Но на деле... Вспомните, какими беспомощными обычно бывают отрицательные герои в книгах. А что о них говорится?

Итак, вот мы и добрались до третьего вида рекламы. Суть его проста: хвалить надо

1. антигероев — тех, что в конце-концов все равно будут повержены главным положительным персонажем,

2. мифических, не участвующих в повествовании личностей, с которыми главный герой, тем не менее, постоянно сравнивается (параметр сравнения может быть любым: количество прочитанных в детстве книжек, подвешенность языка, обширность абстрактных, схоластических познаний и.т.д.),

3. соратников героя, во всем ему уступающих и благоразумно держащихся в тени основного персонажа.

Во всех случаях налицо интрига, тайна: о герое говорится мало, скупо, скромно... читатель томится в неизвестности и воображает себе невесть что, а тут такое развитие сюжета — раз! в дамки! — и неприметная серая лошадка (главный герой) реализуется тотально и всесторонне, повергая в прах разрекламированных врагов и оставляя далеко позади своих прославленных сподвижников. Вспомните хотя бы «Властелина колец» — хоббит Фродо прошел там, где спасовали сила Боромира и мудрость Гэндальфа. Могучий Саурон во главе всех легионов тьмы не сумел остановить маленького полурослика. А почитайте главы о возвращении героев в Шир? Какая чудесная трансформация! Ведь Пиппин и Мерри действительно стали героями со всей атрибутикой, присущей живым легендам фэнтезийных миров.



Способ четвертый. Делигирование роли автора постороннему лицу.

Но многообразие вариантов сбива планки этим не исчерпывается. А как насчет самого автора?..

Простого солдата, путешественника, рабочего, лаборанта?

Этот способ широко использовался разными авторами (Лондон, Шефнер, Зощенко, Шолохов): в начале повествования дать слово некоему «псевдоавтору», рассказчику, с тем, чтобы он поведал о событиях, которые его взволновали. Позиция очень выигрышная: истинный автор, оставаясь в тени, может быть в корне не согласен с замечаниями рассказчика, более того — рассказчику при таком раскладе позволяется очень и очень многое! К примеру, ему вполне дозволено преклоняться перед заведомой ересью, боготворить чудака и прожектера от науки, тратящего силы и время на глупость глупейшую, что и происходит в рассказе В. Шефнера «Дядя с большой буквы, или великая пауза»:

«Взяв быка за рога, начну с самого себя. Это мне нужно для плавного хода повествования, то есть чтоб не сбиться. Ведь я, учтите это, — не писатель. Я — непризнанный ученый-любитель. Одновременно я уже много десятилетий курирую ларек при одной ленинградской бане. Как известно, многие граждане, несмотря на весь комфорт, дарованный им XXI веком, любят, как в старину, попариться в баньке. Когда-то я продавал им мыло, веники и мочалки, но с той поры как отменили деньги, я им это все вручаю бесплатно. А иногда я собственноножно иду в предбанник и собственноручно раздаю мужчинам эти банные принадлежности.»

Заметьте: вот она — подмена автора, и какая подмена! Сразу видно, что автор неуспешен, не блещет никакими талантами, что он — наивный мечтатель, беспомощный фантазер. Далее:

«Такой личный контакт дает мне возможность задавать им вопросы по ВОПРОСНИКУ, составленному моим покойным гениальным Дядей.»

Чувствуете? Дядя с большой буквы. Гениальный. И создан им не вопросник, но ВОПРОСНИК!

«Трудно писать о непризнанном гении! Сердце трепещет, электронная самописка дрожит в руке моей! Но наберусь отваги и вплотную поведу речь о Дяде. Звали его Афедрон Митрофанович Опенышев. Для краткости и из родственных чувств я всюду в повествовании своем именую его Дядей. Да-да, с большой буквы! Это — из уважения к его научному величию.

Увы, и в нашем просвещенном XXI веке Теория, выдвинутая Дядей и продолженная мной, не нашла признания, а порой подвергается грубому гонению и осмеянию.»

Мракобесная теория, которую выдвигал Дядя, смешна и нелепа; вряд ли удалось бы столь полно и совершенно отразить ее комичность, не будь этой огромной дистанции, искусно созданной Шефнером между псевдоавтором — Виктором Электроновичем и его «гениальным» дядей. Эта неподдельная серьезность, этот мистический трепет удачно оживили произведение, придав ему ту незабываемую изюминку, сумасшедшинку, что отличает творчество В. Шефнера. Теория Хвостоглавия — сплошная буффонада, но отчего же герои «Великой паузы» так близки нам и понятны? Уж не потому ли, что мы сами склонны всю жизнь путаться в миражах, гнаться за инопланетными рублями и бороться за экологию путем упразднения горючести топлива?

Как знать, как знать...



Способ пятый. Узкая специализация.

Раз уж зашла речь о «гениальном Дяде», то нельзя не вспомнить другой, столь же излюбленный персонаж фантастической литературы: «безумного ученого».

Вспомните фантастику времен Жюль Верна и Уэллса. А Беляев? Адамов?

Герой в ней культивировался гипертрофированный: эдакий Конан познания. Бугристые пяди во лбу, обширнейшие залысины, титаническая складка между бровями. Матер, человечище!.. Сокрушает научные проблемы, упрямо тащит на импровизированное ложе познания обольстительно подмигивающие глубинные принципы мироздания, легионы формул подвластны ему, интегралы и роторы...

Собственно, ничего не меняется: что Корум или Элрик (персонажи произведений Муркока), что профессор Вагнер (герой рассказов Беляева) — персонажи одинаково мифические. Их развитие удручающе однобоко (в большинстве случаев) и обязательно требует в качестве компенсации спутника-антагониста. Но если в случае героя силы антагонистом является оруженосец, для ученого эту роль чаще выполняет коллектив: почитатели, ученики, родственники. Рассеянность и оторванность от мира настоятельно требуют от окружающих заботы и покровительства, трепетного выпестовывания гениальных чудачинств, что те с удовольствием и делают. Порой эта забота нарочита и чрезмерна; порою она несет на себе некий оттенок снисходительной покровительственности — но тем достоверней ситуация. Желаемое и ожидаемое становится реальным.

Технически создание героя-ученого относительно несложно: главное помнить, что перегружать речь сложной, специализированной терминологией следует в меру, не увлекаясь чрезмерной наукообразностью.

Блистательный пример:

««Похоже, мы имеем дело с растущим в диапазоне от нуля до примерно сорока пяти градусов пространственной нестабильностью. Любопытно. В чем же причина? Примем V равным трем. Тау — четырем, чав-чав-чав. Пусть Каппа-игрек будет открытой Зловонником областью дифференциального давления с четырьмя гипотетическими вращательными коэффициентами...»

Птраси стукнула Верблюдка по голове сандалией...»

Т. Пратчетт «Пирамиды»

Налицо все элементы «безумного ученизма»: сложные размышления над математическими проблемами, погруженность главного героя во внутренний мир, грубоватая, но трогательная забота со стороны окружающих.

А то, что герой — верблюд-математик, только придает некоторую пикантность повествованию.



Способ шестой. Подмена понятий.

«Ни в коем случае не представляй себе, что ты можешь быть или представляться другим иным, чем как тебе представляется, ты являешься или можешь являться по их представлению, дабы в ином случае не стать иди не представиться другим таким, каким ты ни в коем случае не желал бы ни являться, ни представляться».

Льюис Кэрролл. «Алиса в стране чудес»

Возьмем какой-нибудь общеизвестный текст и посмотрим характеристики разных героев в нем.

«Максимилиан Андреевич считался, и заслуженно, одним из умнейших людей в Киеве.»

« — Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? — спросил Стравинский.

«Он умен, — подумал Иван, — надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!» »

« — Догадался, проклятый! Всегда был смышлен, — злобно ухмыльнувшись совершенно в лицо финдиректору, проговорил Варенуха, неожиданно отпрыгнул от кресла к двери и быстро двинул вниз пуговку английского замка.»

« Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того,как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, — поэт узнавал все больше и больше интересного и полезного...»

« — Я не хотела бы быть на той стороне, против которой этот Абадонна, — сказала Маргарита, — на чьей он стороне?

— Чем дальше я говорю с вами, — любезно отозвался Воланд, — тем больше убеждаюсь в том, что вы очень умны. »

Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита»

Итак: прохиндей Поплавский, принадлежащий к ненавидимым Иваном интеллигентам Стравинский, не в меру догадливый финдиректор, красноречивый до ужаса Берлиоз, влюбленная Маргарита — что же в них общего?.. Как можно сравнивать этих людей, применяя к ним одно и то же определение «умный»?

Вряд ли я открою новое измерение Вселенной, заметив, что определение ума, — да простит меня читатель за невольный каламбур! — очень неопределенно и расплывчато. Практикующий мистик вполне способен заявить вам, что ум — это горсть несвязанных сухих веток в пустой вазе, кастанедиец с жаром примется объяснять, что ум — болезнь, чуть ли не навязанная людям извне неорганическим разумом, рефлексолог пустится в рассуждения о реакциях и раздражителях.

Умен ли профессор Преображенский с точки зрения Шарикова?

Все зависит от шкалы ценностей, которую на данный момент мы принимаем. И если автор сумел мягко, ненавязчиво подменить эту шкалу, с героем происходят удивительнейшие метаморфозы. Гениальность великого ученого нивелируется, а на первый план выступает умение выжить, устроиться в жизни, умение урвать кусок пожирнее, усесться повыше да посуше.

Новое смещение, новая грань — и неважными становятся прохиндейские таланты, а значимой оказывается как раз наоборот — способность живо и непринужденно вести беседу, расточать комплименты и остроты, эпиграммы и дифирамбы. Писатели в большинстве случаев интравертны, и тем удивительнее, что на страницах их произведений зачастую появляются гении общения, люди, способные часами говорить, говорить, говорить без умолку, причем на абсолютно произвольную тему.

Житейская сметка, карьеристские замашки, способность легко завязывать знакомства...

Проявления человеческого ума многообразны и неповторимы; лишь от автора зависит, что в данный момент поставить во главу угла, что сделать важным и первоочередным, а уж далее дело читателя — принимать или же нет на веру оценку автора.



Способ седьмой. Доступ к полной информации.



«Знал бы прикуп — жил бы в Сочи.»
Народный фольклор.


Решали ли вы когда-нибудь шахматные двухходовки? Если да, то наверняка обращали внимание на то, что у каждой фигуры есть вполне определенная, присущая исключительно ей одной роль. Ничего лишнего, ничего ненужного, все жестко подчинено общей идее, все висящие на стене ружья просто обязаны выстрелить строго в определенный момент.

Между тем, жизнь не такова (это спорное утверждение на самом деле, но мало кто это понимает, и автор этих строк в том числе); в жизни вокруг нас присутствует уйма «лишних» персонажей: случайные прохожие, покупатели в магазинх, посетители в офисах и.т.д. — они с нами никак не связаны. И мы тоже никак с ними не связаны.

То ли дело литература!.. В правильно скомпонованном литературном произведении «лишних» персонажей не бывает. Именно поэтому герой, волею автора обретший понимание предопределенности, важности нахождения вокруг него всего многообразия других персонажей книги, меняется радикально. В своих суждениях и поступках он проявляет воистину дьявольскую проницательность. А если добавить к этому знание событий, только-только намечаемых автором для дальнейшего развития сюжета?.. Ого, скажу я вам!.. Получается воистину сверхъестественное существо.

Помните Филеаса Фога из мультфильма «За восемьдесят дней вокруг света»? Полноте, дорогие мои читатели, его гениальнейшее предвидение событий — полностью и бесповоротнейше заслуга авторов, клавших в саквояж предприимчивого путешественника необходимые вещи, сообразуясь исключительно с дальнейшим сюжетом. Но результат — каков результат!

А упомянутый в третьей главке («Способ второй. Сбив планки») случай, когда человек современного мира попадает в реальность более архаическую? В реальность описанного мифа или уже случившегося исторического события? Тут есть где развернуться! Неудивительно, что в мире скандинавских саг или кельтских легенд наш современник так блистателен и успешен: все события уже давно описаны в литературе, и стали, так сказать, достоянием гласности. Герой заранее знает все ответы, он до тонкостей осведомлен, куда нужно привязать козлиную бороду, чтобы рассмешить великаншу-несмеяну, он в курсе, — уж будьте уверены! — кому предстоит пить море, а кому — висеть на ясене, с копьем в боку. Таким образом, ничем не примечательный обычный человек (персонификация читателя) становится в один ряд с титанами, богами и полубогами, на что ни коим образом не может претендовать автор.

С калашным рылом, как говорится...

А ведь всему этому есть простое и логичное объяснение. Оно состоит в двойственности автора. С одной стороны, автор — демиург, создатель нового мира, с другой же — обычный человек, со своими проблемами, страхами, сомнениями. Вспомните парадокс всемогущества:

«Может ли всемогущий бог создать камень, который он же не в силах поднять?»

Может, уверяю вас! Достаточно мне сесть, запустить Word и после заглавия: «Камень, который я не способен поднять», написать строки:

«Я подошел к необъятной скале и с сомнением покосился на нее. Да в силах ли человеческих сдвинуть такую махину? Нет, не в силах! увы мне, немощному и беспокойному...»

Ах эта демиургическая власть! Можно сесть, переписать всю свою жизнь, избавив ее от свершенных некогда глупостей и ошибок, можно...

Можно все. Нужно ли?..

Итак, следуя принципу, описанному в этой главе: «Умный человек — это человек, который не совершает глупостей».



Способ восьмой. Уничтожение критичности к герою.

Демиургия демиургией, но одного всемогущества мало. Мало создать мир, идеально подогнанный под героя, мир, возвеличивающий его во всем блеске многогранных талантов. Мало придать герою полную информацию о мире, и наградить его букетом могучих сверхъестественных способностей.

Всего этого явно недостаточно.

Чтобы герой ожил и задышал, просто необходимо сделать его обаятельным.

« — Леди Танита, — серьезно сказал я, — кроме этого Мира есть и другие...

За это я могу поручиться, во всяком случае. Поэтому... Где-нибудь он сейчас есть, ваш Карвен. Просто очень далеко отсюда... Когда умерла моя бабушка, а она была единственным человеком в семье, которого я по-настоящему любил, я сказал себе, что она просто уехала. И еще я сказал себе, что мы, конечно, не можем увидеться, и это очень плохо, но она где-то есть, и жизнь продолжается... Поверьте, милая леди, уж кому знать о смерти, если не мне! — Я многозначительно повертел в руках черную полу своей зловещей «мантии»... Кто бы мог подумать! Моя наивная детская «религия» оказалась именно тем, в чем нуждалась эта несчастная женщина. »

Максим Фрай. «Лабиринт»

О это воплощение всех подсознательных чаяний и вожделений неудачников, хронических мелких служащих и вечных студентов! На протяжении всех книг о сэре Максе, главный герой постоянно высказывает банальнейшие сентенции, затасканные общие «мудрые» фразы — он все время кого-то учит жизни! Признайтесь, положа руку на сердце — как часто вы терпите подобное обращение с собой в реальной жизни? Согласитесь ли вы считать такого человека мудрецом и учителем?

Вряд ли.

Но безраздельное обаяние сэра Макса таково, что ему прощается все: и дифирамбы в собственный адрес, и философствования, и попытки растолковать всему миру «гениальные откровения», которые всем нам, конечно же, давно известны. Счастливчик, этот сэр Макс!..

А кардовский Эндер?.. Заметьте: критичность по отношению к ребенку всегда будет заведомо ниже, чем к взрослому; но критичность к несчастному ребенку стремится к нулю безоговорочно. Читатель всегда способен простить и пожалеть вундеркинда, поскольку подсознательно чувствует, что необычные способности ребенка скомпенсированы, причем скомпенсированы самым жестоким, изуверским способом — ребенок лишен детства.

А вспомните героев Крапивина и Лукьяненко, а сравните паранормальные способности и несомненную гениальность бездомного пацаненка из приюта с лощеной эрудированностью отличника из «благополучной» семьи — кому вы поверите больше?..

Крапивинские мальчики, сэр Макс, Гарри Поттер... кто еще?

Итак, уничтожение критичности влечет за собой безнаказанность, а значит возможность делать самые неправдоподобные допущения.

Кстати, я не зря упомянул сэра Макса рядом с Поттером. В одной из критических статей о сэре Максе убедительно доказывалось, что фраевский герой по своей глубинной сути — ребенок. Не в том ли секрет его неотразимого обаяния?



Способ девятый. Описание исторического лица.

Этот метод прост. Гораздо проще предыдущих, но, к сожалению, это и становится камнем преткновения. Если вы описываете Ньютона или Гаутаму, Достоевского или Ленина, успех вашему замыслу (см. название статьи) обеспечен практически всегда. Единственная проблема может оказаться в недостоверности получившегося персонажа. Вас могут обвинить в недостаточной реалистичности, указав, к примеру, на тот факт, что Сократ не носил брюк, а Наполеон никак не мог употреблять слова «кондовый». Что ж... Всегда можно отговориться особым, авторским видением мира.

Важно другое — вам не придется тратить усилий, убеждая читателя в интеллектуальной мощи новосозданного персонажа. Сотни и тысячи людей уже проделали эту работу до вас.

Пользуйтесь этим, не упускайте своего шанса!



Способ десятый. Сверхъестественные существа и архетипы.



«— Как же вы посмели изобразить на святой иконе ангелов в ботинках? Где вы могли видеть такое?
— Но, святой отец, где вы видели ангела без ботинок?»
Из анекдота.


На первый взгляд кажется, что этот способ является продолжением предыдущего. Это не так. Неправильное, противоречащее общепринятому взгляду на вещи изображение исторического лица может вызвать у читателя сильное неприятие всего произведения в целом. К примеру, я дочитал «Багдадского вора» Белянина ровно до того момента, когда Багдадский Вор встретился с Ходжой Насреддином. Расхождение образа белянинского Насреддина с соловьевским (которого я считаю эталонным), оказалось чересчур сильно.

Сверхъестественные, мифологические существа в этом смысле куда гибче. Ангелы, боги, титаны, туги, шулмусы... Какое многообразие! Помните чудесное описание дракона Смога у Толкиена?

«Разговаривать с драконами нужно именно так, когда не хочешь раскрыть свое настоящее имя (что весьма благоразумно) и не хочешь разозлить их прямым отказом (что тоже весьма благоразумно). Никакой дракон не устоит перед соблазном поговорить загадками и потратить время на их разгадывание.»

Рональд Руэл Толкиен. «Хоббит или туда и обратно»

В дальнейшем эта особенность драконьей психологии была прекрасно освещена автором. Что ж... Множество поколений людей любовно выпестовывали в сознании образ дракона — автору осталось лишь расцветить его новыми красками, придать выпуклость и объемность, не обойдя вниманием тот факт, что на поверхности повествования оказались лишь простые, доступные пониманию читателя мотивации чудовища. Подобно айсбергу, таящему под водой колоссальные массы льда, чудовищные глубины темной драконьей натуры оказались лишь смутно намечены. Дан намек, а читателю остается лишь гадать — что же осталось скрыто от него? Что пребывает в тени?

А дьяволы и ангелы? Признайтесь, положа руку на сердце — кто из вас не мечтал о сделке с великим всемогущим существом, исполнителем желаний? Увы, и автора этих строк не обошла стороной пагубная страсть — среди моих произведений есть рассказ о человеке, заключившем сделку с дьяволом и вышедшем победителем из сложившейся ситуации. Думается мне, что причина здесь в некоем коллективном бессознательном, в архетипике мифов, с детства укоренившейся в наших душах.

Маги, ученые, политики... Сила архетипов в их непознаваемости, в бессознательности восприятия. Вся внешняя атрибутика героя будет достроена читателем автоматически, более того — он жадно будет стремиться находить все новые и новые присущие данному архетипу черты. Если описывается маг — маг будет мудр просто по определению, ведь преодолеть стереотипы восприятия очень и очень тяжело.

Уж не потому ли так популярна среди начинающих литераторов стереотипная фэнтези с орками, эльфами, квестом в поисках могучего артефакта и спасением мира в конце?..



Заключение.

Вот и подошло к концу мое исследование. Мною были описаны некоторые из методов, с помощью которых можно создать умного, интеллектуального героя, в противовес засилью примитивных костоломов, которыми — что греха таить? — зачастую так и кишат страницы литературных произведений любых жанров, не только столь любимых мною фэнтези и фантастики. Сразу отмечу два момента, которые могут вызвать неприятие этой статьи в глазах читателей: во-первых, декларируемая в заглавии цель «сконструировать героя, по интеллектуальному уровню превосходящего автора» не является основной — скорее это некий забавный математический парадокс, развлечение для ума, не более. Во-вторых, приведенные мною во множестве цитаты из различных произведений всего лишь иллюстрируют различные методики героетворчества, не более. Не следует воспринимать их как указание, что в данном случае описанный герой «превзошел» своего создателя.

Но что же из всего этого следует?.. Понятие «ума» в литературе многогранно, как, впрочем, и понятие «сила»: возьмите говардовского Конана и Павку Корчагина из «Как закалялась сталь», да поинтересуйтесь у любого встречного: можно ли назвать сильным человеком первого из них? А второго?.. Парадокс: исполненный жизненной силы боец и заидеологизированный инвалид, оба они — сильные люди. Все ярлыки, которые мы рисваиваем людям зыбки и неопределенны, что уж тут говорить о литературных героях? Носитель революционных новаторских идей с прошествием времени может перейти в разряд ретроградов, безумный мечтатель и фантазер — устремленным в будущее гениальным провидцем.

И если вам снова и снова повторяют: «Герой не способен, не может...» — не верьте!

Может.

Способен.

Все может быть.


(с)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Король-Чародей

* * *

Шел третий день пути. Карета мерно покачивалась на ровной дороге. Плотные бархатные шторы темного красного цвета почти не пропускали в ее нутро солнечный свет.
Шанталь взяла с собой несколько любимых книг, но читать не получалось. Все мысли были заняты одним. Что же дальше, светлые боги? Что ее ждет?
Поначалу она смотрела, как меняется пейзаж за окном, и это успокаивало. Стояли солнечные осенние дни, деревья только начинали наряжаться в золото. Дороги еще не размыло первыми ливнями, а жители сел, которые они проезжали, выбегали поглазеть на северян.
Именно их лица заставили ее задернуть шторы. Лица, на которых читался страх и совсем немного – жалость.
Как будто похоронную процессию провожают, подумала Шанталь.
За ней впервые приехали месяц назад. Худой светлокожий мужчина со строгим лицом, перечеркнутым косым шрамом, привез целую кипу писем и документов. Из всей этой кипы ей не дали прочитать ни одного. Мать-настоятельница отправилась в столицу, где ее уже ждал король. Она вернулась через две недели, собрала два сундука платьев и украшений, завернула в знамя ее дома новую толстую стопку писем и поцеловала ее дрожащими губами. И тогда она поняла: все решено.
Все решено. Светлые боги, почему я?
Неделю назад снова вернулся мужчина со шрамом. На этот раз с отрядом рыцарей и в сопровождении двух ведьм. Жриц. Да как же они называются?
Они бесшумно появились в распахнувшихся дверях, бесшумно дошли до середины зала и замерли. Целое мгновение она ждала, что кто-то из них выйдет вперед, развернет письмо или скажет заученный наизусть текст приветствия, станет объяснять ей цель их визита… Но они молча склонили головы. Они простояли бы так вечность, наверное, но какое-то внутренне чутье подсказало Шанталь: они ждут ее разрешения! И тогда ей стало по-настоящему страшно.
Рыжая «жрица» оказалась лекарем. Она пришла на следующее утро, так же жутко поклонилась, прогнала всю прислугу, велела раздеться и долго ее осматривала и расспрашивала. Было холодно, неуютно и страшно. В какой-то момент Шанталь расплакалась. Рыжая положила узкую ладонь ей на плечо и заглянула ей в глаза с таким ужасом, что Шанталь тут же сжала губы и успокоилась. Рыжая вздохнула с облегчением и снова поклонилась.
- Я не обидела тебя? – спросила она шепотом.
Шанталь отрицательно покачала головой.
- Тебе неприятно то, что я делаю?
Шанталь кивнула.
- Я обязана убедиться, что ты здорова, - прошептала целительница так, словно просила прощения.
- А если я не здорова, – вдруг спросила Шанталь с надеждой, - тогда я вам не подойду?
Рыжая нахмурилась:
- Тогда я стану тебя лечить, моя госпожа.
Вот и все, подумала она. Вот и все.

- …остановиться в центре зала и терпеливо ждать, пока государь подойдет к тебе. Подбородок держи высоко, взгляда же не поднимай, пока ладонь государя не ляжет на твое плечо…
Вторая «жрица», светловолосая и сероглазая, назвалась советницей и хранительницей. Эти титулы ни о чем не говорили Шанталь, но одно она поняла точно – обе женщины жрицами не были и вообще не имели никакого отношения к религиозным культам. Интересно, кстати, во что они там верят? В темную драконицу? В кроваворукого бога?
- …государь проведет тебя за стол, ты должна занять место по левую руку от него. Черный кубок с золотыми рунами будет подан тебе, но ты должна будешь отпить из него и передать государю. Он же передаст тебе алый кубок. Этот обычай означает готовность супругов предупредить опасность и отдать жизнь друг за друга…
Советница говорила с ней по несколько часов в день, и с каждым новым днем она проводила с Шанталь все больше и больше времени. Она все твердила о каких-то законах, обычаях, ритуалах – долгих, странных и похожих друг на друга. А Шанталь всю жизнь была прилежной ученицей, гордилась своим воспитанием и отлично знала все законы и правила приличия, но, светлые боги, своей родной страны!
Матушка-настоятельница, разве могла ты знать, что меня ждет? Разве не мой отец своим телом закрыл отца нашего короля в той далекой войне? Разве не была я верна его величеству? Почему он отдал им меня?..
Северная граница Империи проходила по горной гряде Драконья Пасть, за которой лежали только безжизненные пустоши холодных болот. За вершинами Пасти затаились лиловые тучи, тяжелые и бессильные перед горным перевалом, они проливались по ту сторону, умывая холодными дождями чужую землю Норготу. С Норготой никогда не было ни войн, ни мира. Да и знали о ней мало. Только что давным-давно там основали свое королевство бунтари, развязавшие гражданскую войну в соседней Илтане и проигравшие ее. Говорили еще, что там холодно и почти весь год идут дожди. Говорили, что в тех краях растут только камни. Что народ Норготы такой же холодный и мрачный, как ее скалы и пустоши. Что правит Норготой колдун.

Сначала Шанталь надеялась, что занятия с Советницей отвлекут ее от грустных мыслей, тоски по дому, но вышло иначе. Тоски по дому почему-то не было вовсе. Как будто обрубили канат, которым она была привязана к родному аббатству. Вчера это место было домом, а сегодня дома не было вообще. Она больше не принадлежала ни аббатству, ни Империи, ни себе.
Вся ее прежняя жизнь осталась где-то далеко позади, и с каждым шагом черных коней, несущих ее карету, Шанталь все больше и больше удалялась от нее. Детство вспоминалось теперь будто книжка с картинками. Юность казалась спетой умелым менестрелем балладой. Мать-настоятельница, так легко отдавшая ее чужому королю, так и осталась стоять в воротах, провожая карету северян.
Демоны бездны… почему король, ее король, выбрал для этого союза именно ее? Что она ему сделала?

- …на три года оставляет свет и посвящает себя ребенку. Кем бы она ни была, крестьянкой или служительницей, она не покидает стен родного дома и не оставляет ребенка, пока тому не исполнится три. В знатных семьях должно быть не менее двоих детей, ибо каждый дом обязан отдать Норготе рыцаря и послушницу.
Дорога ползла в гору. Шанталь отодвинула штору и тайком подглядывала за распластавшимися по склонам кустарниками. Мужчина со шрамом, который оказался генералом, жестами отдавал команды рыцарям. Он вообще за всю дорогу не произнес ни слова, и если бы она не знала точно, что в свой первый визит он говорил с матерью-настоятельницей, решила бы, что он немой. Рыжая лекарша, наоборот, не замолкала ни на секунду.
- …оставшись наедине в минуты страсти…
Шанталь с детства знала, что однажды ее отдадут замуж. Что ей предстоит стать кому-то женой, родить ему детей, быть верной тому человеку, любить его и стать ему другом. Шанталь всегда казалось, что она к этому готова.
Вышло, что нет. Рыжая говорила и говорила, и от ее слов хотелось выть. Меньше всего Шанталь хотелось думать о том, как они там, в Норготе, любят друг друга.
- Хватит!
Рыжая замолчала, потом спросила осторожно:
- Я чем-то обидела тебя, моя госпожа?
Шанталь помотала головой.
- Женщина не должна стыдиться, - осторожно продолжила Рыжая, но Шанталь оборвала ее:
- Довольно, - она впервые заговорила с ними резко. – Я ничего больше не хочу слушать. Уходи.
И рыжая не посмела перечить.

- Моя госпожа…
- Я устала от вас, я не хочу никого видеть.
Светловолосая советница склонила голову, но никуда не ушла. За окошком замершей кареты горел костер, у которого грелись и что-то пили молчаливые рыцари. Генерал ходил между отдыхающих коней и гладил их морды.
- Моя госпожа, - почти шепотом начала советница, - нам нельзя терять время.
- Мне кажется, вам нельзя гораздо больше, - отрезала Шанталь.
- Все верно, - Советница кивнула. – Ты уже королева. И все же выслушай меня. Ты ничего не знаешь об обычаях Норготы.
- Почему бы вам не начать тогда с истории Норготы? – спросила Шанталь с вызовом. - Почему бы тебе не рассказать мне, на чем держится власть, что добывают в горах, чем вы торгуете, с кем из соседей у вас мир, а с кем – война?
Советница едва заметно улыбнулась:
- Всему свое время, моя госпожа. Было бы разумнее начать с общего, будь у нас хоть немного больше времени. Государь желает, чтобы свадьба состоялась так скоро, как это возможно. Мы изо всех сил пытаемся тебе помочь, разъяснив хотя бы те обычаи, с которыми ты столкнешься на самой свадьбе. После церемонии у нас будет достаточно времени, чтобы поговорить об истории, политике и экономике.
Советница была настойчива. Шанталь и сама умела упрямиться. Мать-настоятельница не раз ругала ее за столь неподобающую для юной девушки привычку упереться и сделать все по-своему. Но Советница умела стоять на своем так мягко, что Шанталь не во что было упираться.
- Не отказывайся от нашей помощи. Тебе неприятны разговоры с нами, но неприязнь эта преодолима. Я знаю, моя госпожа, что тебе нелегко. Я знаю, моя госпожа, что ты не выбирала свою судьбу. Впусти меня.
Шанталь помолчала. А потом открыла дверь.
- В моей стране и не принято выбирать свою судьбу, вообще-то.
- Мне это известно. Вы женитесь не потому, что любите, а любите, потому что женитесь. И ты смирилась с решением, которое приняли за тебя твоя воспитательница и твой король. Но ты боишься…
- Боюсь, - согласилась Шанталь. – Я ничего не знаю ни о вашей стране, ни о вашем народе, ни о… короле.
- Спроси меня, - предложила Советница. – А я тебе постараюсь рассказать все как можно проще.
Она помолчала.
- О чем можно спрашивать?
- О чем угодно. Только пообещай мне, моя госпожа, что выслушаешь все же и о том, что должно делать в супружеской спальне.
Шанталь тяжело вздохнула. Она была готова слушать о чем угодно, лишь бы отвлечься от мыслей, которые преследовали ее уже пару дней. Ей предстояло не просто стать членом семьи правителя Норготы. Ей предстояло любить его, чужестранца, колдуна… Шанталь поняла, что смотрит на Советницу почти жалобно.
- А у нас, вообще-то, не принято говорить о таких вещах, - призналась Шанталь.
- Именно поэтому послушай. В конце концов, в вашей стране принято, чтобы жена, выходя замуж, принимала обычаи мужа. А мы не видим ничего постыдного в любви…
- Любовь – это высокое чувство, о котором пишут стихи и романы, - прервала ее Шанталь чуть резче, чем стоило бы, - а то, о чем ты говоришь, называется супружеский долг.
Советница удивилась:
- И кто кому должен?

Рыжая целительница говорила быстро, будто боялась не успеть.
Шанталь сидела, отвернувшись к окну. Сначала ей было стыдно, потом страшно, а теперь она почти готова была разрыдаться от бесконечной жалости к себе. Ее везли в чужую страну замуж за колдуна, которого боятся даже те, кто никогда не видел. Она надеялась сначала, что потому и боятся, что не видели, но те почтительные поклоны, которые ей теперь приходилось принимать, так сильно отличались от поклонов, принятых в ее стране, именно тем, что были насквозь пропитаны страхом. Целительница, советница и генерал боялись Короля-Чародея. Светлые боги, они боялись его здесь, на южных склонах Драконьей Пасти, а ей надо стать его женой, да еще и любить его! И ладно бы, просто любить: быть с ним ласковой, родить ему детей и выражать ему свое почтение. Так нет же, надо искренне… не бояться?
Как можно его не бояться? Почему, светлые боги, почему она? Почему король отдал ее? Она не была никогда приближена к двору, хотя отец ее в свое время был в почете. Будь она королем, она постаралась бы, конечно, выдать за соседа свою молодую кузину, которая была того же возраста, что и Шанталь, только при этом всю жизнь провела при дворе и могла бы быть гораздо полезнее на троне Норготы.
Или Король-Чародей потому и захотел ее, что она хоть и была наследницей почтенного и древнего рода, но в Империи никогда ничего не решала, не была замешана ни в каких интригах и не стала бы диктовать ему свою волю? Потому и забрал ее так быстро, не дав даже увидеться с королем напоследок? Потому так торопится со свадьбой?
Но зачем ему, вообще, этот союз? У Империи никогда не было с Норготой мира, но и войны никогда не было! У них нет никаких общих интересов, спорных территорий, вряд ли они вместе собрались воевать с Илтаной или Ришем – слишком ненадежно было брать в союзники пусть и соседа, но о котором ты ничего толком не знаешь. Все это казалось каким-то фарсом, дурацкой прихотью сумасшедшего колдуна, решившего вдруг зачем-то испортить ей, Шанталь, жизнь и придумавшего этот никому не нужный союз. Почему она? Чего она не разглядела, чего она не знает о себе и об интересах Империи?..
Что она, вообще, знает об интересах Империи?..

- Спрашивай, госпожа.
Советница сидела на расстеленном плаще, подобрав под себя ноги. Вчера перешли перевал. Здесь, наверху, еще было солнечно, но внизу на склонах уже толпились тучи.
- Почему генерал все время молчит? – Шанталь сама не знала, почему спросила об этом.
Советница улыбнулась:
- Ему не дозволено говорить в присутствии королевы.
- Почему?
- Потому что в мирное время он не должен тревожить королеву своей болтовней, - тихо проговорила Советница. – Ему станет можно говорить, когда ему будет что сказать тебе, моя госпожа. Спрашивай еще. - И Шанталь готова была поклясться, советница удержалась, чтобы не произнести: «Не бойся».
- А король?..
Она запнулась, посмотрела на Советницу. Та была спокойна и даже улыбалась.
- Можно спросить про короля?
- Я думаю, нужно, моя госпожа, ведь ты же ничего о нем не знаешь.
Шанталь растерялась. Слишком много было вопросов, слишком много слухов рассказывали о нем. По большей части глупых, Шанталь и сама понимала, что в такое только дети верят, но вдруг?..
- А правда, что на кого укажет его железный перст, тот забудет себя и не сумеет сдвинуться с места, пока король не разрешит?
- Да, не совсем так, но да, - кивнула Советница, чуть подумав. – Себя не забудет, и с места сдвинуться сумеет, но так медленно, что король успеет за это время подойти на расстояние вытянутой руки, вынуть из онемевших пальцев занесенный для броска кинжал и вернуться туда, где стоял до того.
- Ты будто сама это видела, - прошептала Шанталь.
- Видела, - коротко кивнула Советница. – И на жизнь Короля-Чародея покушались. Глупо это было и безнадежно, но несколько раз его пытались убить. Давно это было, не все еще понимали тогда, кто он такой.
- Так он действительно колдун? – спросила Шанталь.
- Король-Чародей, - проговорила Советница. – Он действительно колдун. И очень сильный колдун.
Шанталь поджала губы. Интересно, а что еще правда? Говорят еще, что тело его сжигает изнутри негаснущий огонь. И он всегда носит свои черные доспехи и золотую маску, а лица его никто никогда не видел. И силу он получил от Владыки Бездны, взамен на нее он побывал по ту сторону Хаоса и отслужил триста лет в Его легионах. А приходя к власти в Норготе, велел казнить всех культистов Бездны, потому что те знали его как слугу Владыки. И что ему семьсот лет…
Шанталь поняла вдруг, что говорит все это вслух.
- Ему тридцать два, - улыбнулась Советница. – И ты точно увидишь его лицо.
Шанталь сидела и молчала, не зная, куда себя деть.
- Если хочешь, разреши генералу говорить, - добавила Советница.

Генерал чесал густую гриву своего вороного коня жестким костяным гребнем.
- Почему вы не поручите слугам уход за лошадьми? – спросила Шанталь.
Генерал склонился перед ней в уже почти привычном приветствии.
- Если моя госпожа пожелает, прикажу, - у него был глухой и низкий голос, будто простуженный. Шанталь подумала, что он был вовсе не против молчать все это время.
- Если вам нравится, ухаживайте сами, - сказала она как можно равнодушнее.
Генерал кивнул. Или поклонился – кто их разберет?..
- Ты хотела спросить меня о чем-то, госпожа?
Когда же она уже привыкнет к их манере обращаться?
- Тебя волнует твоя безопасность в пути или сам путь? Или ты хочешь знать, что говорят лазутчики с южных границ?
Шанталь вздрогнула.
- И что же говорят лазутчики?
Генерал снова кивнул-поклонился. Похоже, он обязан был делать это каждый раз…
- Что твой король держит слово, моя госпожа, и заинтересован в мире между Норготой и Империей. Что нам не стоит опасаться предательства с его стороны, что у него есть достаточно людей в армии, чтобы выслать подмогу союзникам в случае необходимости, что Король-Чародей не прогадал.
Так просто. Так просто генерал об этом говорит… А эти ведьмы-жрицы все о своих ритуалах, да об искренности в супружеской спальне! Впервые за всю долгую дорогу Шанталь наконец-то почувствовала себя тем, чем являлась. Королевской печатью на свитке с договором. Гарантией.
Королевской печати хорошо, ей не надо любить колдуна.
- Ты боишься Короля-Чародея?
Кажется, генерал удивился.
- Сейчас – нет, - сказал он, помедлив. – Я уверен, что смогу обеспечить твою безопасность и доставить тебя в столицу в положенный срок. Я верен королю. Нет, сейчас мне нечего бояться.
- А если бы нет…
Шанталь не сумела выразить вопрос, но генерал, похоже, ее понял.
- Ты хочешь знать, считаю ли я, что короля стоит бояться? Да, считаю.
- Потому что он колдун? – спросила она осторожно.
- Потому что он – король, - и тонкие губы генерала едва заметно дрогнули.
Вот, значит, как.
- То есть вас не пугает, что он колдун? – Шанталь снова перешла на привычные для себя обращения.
- Мне это не важно, - ответил генерал. – Я видел, как он пришел к власти. Мне хватило ума сразу стать под его знамена и признать его законным наследником. Не будь он даже колдуном, я бы не советовал относиться к нему беспечно его врагам и не слишком верным подданным.
Они какое-то время молчали. Шанталь обдумывала слова генерал, а генерал ждал разрешения вернуться к своим лошадям.
- А что, были сомнения в том, что он законный наследник? – спросила она.
- Об истории тебе должна рассказать советница Ярна, моя госпожа, - сказал генерал, чуть подумав. – Я не уверен, что мне можно говорить с тобой о таких вещах.
И она отпустила генерала.

- Ты хочешь сплетен, моя госпожа, - вздохнула Советница.
- Я хочу знать, за кого меня отдают замуж, - сказала она твердо. Советница склонила голову.
- История Норготы такова, моя госпожа: после десяти лет смуты и гражданской войны на трон вернулся законный наследник и положил конец кровопролитию, уничтожил темные культы и заключил мир с соседними государствами. Это история, госпожа. Ты же хочешь сплетен.
Шанталь решила стоять на своем. В конце концов, даже Советница, наверное, обязана ее слушаться.
- Почему он ждал десять лет, а не занял трон сразу после смерти своего отца?
- Матери, - поправила Советница. – Что ж, слушай тогда сплетни. Потому что никто, кроме Короля-Чародея, не знает всей правды. Королева Норготы вдруг решила изменить законы наследования трона и объявила, что после нее будет править не старший из ее сыновей, а тот, кто докажет, что достоин трона. Не известно, почему и зачем она это сделала, госпожа. Но, конечно, не прошло и года, как ее отравили. Молодой принц принял новость о том, что его лишат трона, спокойно. Он отправился в странствия, на момент смерти королевы его уже не было в Норготе. Десять лет о нем слышали то там, то здесь. Говорят, он плавал на пиратском корабле. Говорят, служил подмастерьем у оружейника в Железных Горах. Говорят, был лазутчиком в твоей стране, госпожа. Участвовал в каком-то мятеже в Илтане, а последние годы своего добровольного изгнания провел на острове у сумасшедшего отшельника, шамана, обучавшего его колдовству. Все это – сплетни, моя госпожа. Возможно, только ты и узнаешь правду, потому что ты станешь его женой.
- А как он вернул трон?
- Доказал, что достоин, - спокойно сказала Советница. – Пришел и собрал воедино те осколки Норготы, на которые она рассыпалась. И, да, он казнил всех культистов Бездны. – Советница едва заметно улыбнулась. – Сначала он хотел их просто распустить и запретить культы, но они по глупости своей заявили, будто он был одним из них. Но не спрашивай меня о тех годах, госпожа. Это истории не для твоих ушей.
Шанталь сидела молча и обдумывала слова Советницы. Вечер угасал и наливался темно-фиолетовыми цветами. Где-то там, над тяжелыми тучами, наверное, светили россыпи звездных бусин. А на юге, за Драконьей Пастью, молодой король, наверное, отмечал удачно заключенный военный союз с опасным северным соседом.

Столица показалась ей серой. Каменные улицы были пусты: никакой любопытной толпы, только непроницаемые глазницы окон с темным цветным стеклом. Улица мощеной лентой ложилась под копыта черных коней и устремлялась прямо в раскрытую пасть замковых ворот. Сам замок отсюда казался ощетинившимся отрядом копейщиков, сомкнувших ряды и пытавшихся поразить нависающие над ними тяжелые тучи.
У ворот конвоем стояли высокие каменные статуи воинов. Больше никто не встречал прибывших. Советница, сидевшая рядом в карете, забеспокоилась.
Шанталь смотрела в узкую щель между шторами и не могла оторвать глаз от замка. Вблизи он больше напоминал ажурное кружево. В ее стране так искусно строили только храмы, и то не все. Галереи из серого камня казались невесомыми. То здесь, то там замерли в торжественном поклоне (том самом, который так напугал ее в самом начале) строгие статуи воинов и красивых женщин в легких струящихся платьях. Витражи в стрельчатых окнах, казалось, излучали бледный лиловый свет. Она хотела отдернуть штору, но Советница перехватила ее руку.
- Насмотришься еще, моя госпожа.
Только теперь беспокойство Советницы передалось и ей.

Короля не было. Советница сообщила, что он на восточной границе, что свадьба, тем не менее, состоится через неделю, что Король-Чародей сожалеет, что не сможет провести эту неделю со своей невестой, как планировалось изначально, но переносить ничего не намерен.
Советница водила Шанталь по ажурным галереям замка и рассказывала о далеких событиях прошлого, о мятеже в Илтане, о первых королях Норготы, о предках Короля-Чародея, а она смотрела на витражи из бледно-фиолетового стекла и не могла отделаться от глупой и наивной надежды – все обойдется. Все пошло не так, как планировалось. Король-Чародей зачем-то на границе. Там что-то особенное, раз он поехал лично. Возможно, война. Возможно, ему будет не до свадьбы. Тогда он отправит Шанталь домой…
…или не отправит? И она останется в чужой столице с Советницей ждать его. А если его убьют? Ее оправят домой? Или отравят на всякий случай, как отравили мать Короля-Чародея? Или просто начнется борьба за власть… Светлые боги, ну почему она? Если он вернется, она прямо спросит его. Ты же хотела, рыжая лекарша, чтобы я не боялась?.. Я спрошу. А, может, даже выпрошу, чтобы он передумал…
Явилась еще одна женщина с толпой слуг, обмеряла ее, примеряла на ее ноги два десятка пар туфель - все жесткие и неудобные. (Она упадет к нему в ноги и будет умолять отпустить ее домой, выбрать кого-нибудь другого, кого угодно, только не ее!) Три вечера под ряд ей делали замысловатые прически, надевали самые разные украшения, вертели перед зеркалами, рассматривали, спрашивали, нравится ли ей.
Шанталь было все равно, она просила туфли помягче и поменьше дергать за волосы.
А если он все-таки не вернется?
Худой и бледный юноша показал ей эскизы одинаковых странных платьев, Шанталь ткнула пальцем в какой-то из них, и женщина похвалила ее выбор.
А если вернется и узнает об этих ее мыслях, он же колдун! Что тогда? Он отправит ее домой? Или просто накажет за эти мысли? А что ответит ее король на такое, интересно? Наверное, должны быть какие-то гарантии ее безопасности в Норготе, ведь ее король всегда заботился о своих подданных, он не отправил бы ее в чужую страну, не удостоверившись в ее безопасности… ее король. Король-Чародей теперь - ее король. Шанталь - его невеста, она всю дорогу учила здешние ритуалы, она подготовилась. Шанталь пообещала себе, молодому королю Империи, Королю-Чародею, советнице Ярне, она теперь в долгу перед двумя державами. У нее есть обязанности. На нее возлагают надежды. Какая, в сущности, разница, почему именно она? Шанталь станет хорошей королевой, будет слушаться своего мужа и – кто знает, вдруг в этом возникнет необходимость – будет помогать ему. Она будет той самой гарантией мира и дружбы между Норготой и Империей. Она все сделает как надо, не подведет короля и не разочарует мать-настоятельницу. И Король-Чародей не пожалеет, что выбрал ее.
Светлые боги, только бы он вернулся.

- Ты можешь отказаться.
Наверное, Шанталь просидела с открытым ртом целую вечность, пытаясь понять, что имела в виду Советница, и не ослышалась ли она.
- Отказаться от чего, - спросила она осторожно.
- От предложения Короля-Чародея, моя госпожа.
Шанталь показалось, что в тишине отчетливо можно расслышать, как медленно и мерно стучит ее сердце.
- То есть как? – во рту разом пересохло, слова давались ей тяжело. – Отказаться? Отменить свадьбу?
- Да, - спокойно ответила Советница.
Здесь, должно быть, какая-то ловушка. С самого начала была… нет, бред. Глупости. Советница сейчас уточнит: но в случае твоего отказа, моя госпожа, немедленно начнется война между Норготой и Империей, а тебя казнят завтра на дворцовой площади…
- Что будет в случае моего отказа? – поторопила она Советницу.
- Тебя отвезут домой. Военный союз будет расторгнут.
- Будет война! – подытожила она.
- Нет, - возразила Советница, - у наших государств нет спорных территорий, наши интересы никак не пересекаются. Просто расторгнем соглашение об оказании военной поддержки друг другу - и все.
В бледно-лиловых витражах насмешливо играл одинокий солнечный лучик. Советница шутит.
- Я с самого начала могла отказаться? – спросила Шанталь тихо.
- Да. Для Короля-Чародея важно, чтобы ты стала его женой по доброй воли. Я знаю, что в вашей стране мнение самих жениха и невесты не очень важно, но он приказал мне обязательно сказать тебе: ты можешь отказаться.
- И ты с самого начала должна была сказать мне? – совсем уж тихо спросила Шанталь. Советница молчала.
Ее везли в этой проклятой карете. Ей рассказывали про проклятые ритуалы. Она почти неделю торчит в проклятой столице. Она с самого начала могла отказаться. Не слушать. Не ехать.
- Ты нарушила Его приказ? – Шанталь с трудом сдержала гнев.
- Нет, моя госпожа, - Советница наконец-то позволила себе улыбнуться. – Ведь я сказала тебе до свадьбы: ты можешь отказаться, для тебя это ничем трагическим не закончится.
- Ничем трагическим не закончится?! – Шанталь сжала кулаки. – Мой король уверен, что заключил очень важный военный союз, он надеется на меня, как я вернусь к нему?! Что я ему скажу?!
- Если бы Король-Чародей отправил меня замуж за твоего короля, - Советница продолжала улыбаться, - я бы сказала ему, что не люблю твоего короля и не могу быть ему женой. Но у вас ведь свои обычаи. Вы любите, потому что женитесь. Прости меня, моя госпожа. Если бы я сказала тебе, что ты можешь отказаться, там, у тебя дома, ты бы ни за что с нами не поехала. Ты была напугана и не знала, что тебя ждет. Ты вообще ничего о нас не знала. Теперь тебе многое известно. Ты уже взяла на себя обязательства перед своим королем и своей родной страной. Ты, я знаю, смирилась со своим будущим. Теперь я не боюсь предоставить тебе право выбора, как приказал мне Король-Чародей, потому что теперь есть шанс, что ты не откажешься.
- Ты посмела ослушаться его, - почти с ненавистью сказала Шанталь. Советница сдвинула светлые брови:
- Никогда бы я не посмела Его ослушаться. Ни я, ни генерал, никто из нас не посмел бы. Поэтому мы здесь, у него при дворе, а не в тюрьмах и не на виселицах, моя госпожа. Я поступила так для Его блага. Я поступила так, как посчитала нужным, но я никогда бы не пошла против Него.
В повисшей тишине замер даже солнечный луч в витражах, затих и исчез вовсе.
- Ты в самом деле так сильно боишься его? – спросила, наконец, Шанталь.
- Нет, - ответила Советница. – Я боюсь того, что было с Норготой до Него, моя госпожа.

Завтрак был сегодня непривычно ранним и даже слишком плотным. Ешь, сказала рыжая лекарша, в следующий раз ты сядешь за стол только после церемонии вместе с гостями, к тому времени небо уже потемнеет. Потом пришла Советница.
Вестей от Короля-Чародея не было. Но церемония была назначена, оставались последние приготовления. Слуги убирали со столов, а Шанталь смотрела в окно, выходящее на восток.
- Пора, моя госпожа. Времени мало. Идем.
Шанталь кивнула. По восточной дороге мчался всадник. И ей стало тревожно.
Зачем посылать гонца? Что-то случилось? Вдруг он не успеет?
Вдруг он не вернется?..
Шанталь омыли водой с едва уловимым цветочным запахом, который остался на коже и волосах, и отвели в покои. Она пошла к окну и долго всматривалась в пасмурное небо через лиловое стекло.
Окно выходило на юг, и из него она точно не увидит возвращающееся с восточной границы войско с Королем-Чародеем во главе.
Дверь за ее спиной открылась, и в зал вошел мужчина, в дорожной одежде – тот самый гонец, прибывший рано утром. Шанталь встретилась с гонцом взглядом – и замерла. Все страхи, успевшие поселиться в ее душе за это утро, как будто разом проснулись и закричали, завыли. Шанталь почувствовала, как похолодело в груди. Сейчас решится. Вот гонец объявляет ей, что на восточной границе война, свадьбы не будет, а ее отправят домой. И одновременно он говорит, что Король-Чародей уже ждет внизу в пиршественном зале. И что Король-Чародей убит, а ее отправят домой. И что ее казнят завтра на заре. И что завтрак был отравлен. И что посланники Короля-Чародея ошиблись, на самом деле он отправлял за другой девушкой. И что началась война с Империей…
Ей показалось, что время замерло, а ноги вросли в пол. Шанталь не отрывала взгляда от гонца. В комнате разом потемнело, уши заложило, и Шанталь с ужасом поняла, что глаза ее перестали различать окно и стену, все слилось в одно сплошное серо-фиолетовое пятно, все, кроме проклятого гонца. Зачем он здесь? Зачем к ней впустили этого человека? Она не должна никого принимать, она не хочет, пусть уйдет, пожалуйста, пусть только уйдет отсюда!
- Не пугайтесь, я прошу вас.
В комнате снова стало светло.
Гонец сам смотрел на нее почти с испугом. Что странное было в его взгляде. Странное и страшное.
Шанталь не должна его бояться.
Она взяла себя в руки, выпрямила спину и подняла голову повыше. Это далось ей с трудом, но Шанталь справилась.
- Вы прибыли с восточной границы? – спросила она как можно спокойней. Шанталь дышала ровно, кое-как поползло время, медленно теплело в груди.
- Да, - кивнул гонец, не отводя своего странного взгляда. Он смотрел так, будто пытался узнать в Шанталь старую знакомую, которую не видел много лет.
- Какие новости? – спросила она.
- Мы победили. Теперь еще лет десять там будет спокойно, - Шанталь вдруг заметила, что взгляд у гонца теплый-теплый. Жуткий. Но теплый. Ей даже показалось, будто теперь-то все будет хорошо, пока этот человек рядом с ней, никто не посмеет ее обидеть…
Дверь распахнулась, и вошла Советница, за ней следом вереница слуг, внесли темно-красное платье и самые мягкие туфли из тех, что ей давали примерять, сундук с камнями и украшениями, которые обычно вплетали ей в прическу, строгую зубастую корону из темного металла и темно-красную мантию, вышитую золотом. Они обошли стоявшего в центре зала гонца, Советница обернулась к нему, нахмурилась, кажется, собиралась отчитать и прогнать его, но вдруг замерла, удивленно вскинув брови. Замерли слуги, снова замедлилось время, целую вечность летел к полу оброненный кем-то перстень с темным камнем. Гонец развернулся на каблуках и вышел из зала. Тяжелая дверь закрылась за его спиной. Упал на пол перстень. И Советница, и слуги стояли, опустив головы в ставшем таким привычным поклоне.
Шанталь только теперь поняла, что тот, кого она приняла за гонца, так ни разу и не склонил перед ней головы.

- Ты готова, моя госпожа?
Шанталь кивнула. Советница мягко сжала ее ладонь.
- Будь счастлива, моя госпожа.
Шанталь сделала шаг и остановилась перед резной дверью с позолоченными ручками, оглянулась на Советницу, потянулась к двери - и отдернула руку.

- Скажи, Ярна, - она снова обернулась к Советнице, собралась с мыслями. Сколько раз она проговаривала это про себя, пытаясь найти нужные слова… Спросить самое важное...

- А кто решал, кого отправить в Норготу, правитель Империи?

Советница удивленно вскинула бровь:

- Конечно, нет. Конечно, Король-Чародей тебя выбрал сам.

- Но почему я? Нет, я не боюсь больше, я не хочу больше, чтобына моем месте был кто-то другой... Я понимаю, мирный договор – это очень важный шаг в отношениях наших государств, я знаю, что этот союз нужен и Королю-Чародею, и Империи. Скрепить мирный договор браком – проверенная веками традиция… Я только не понимаю, -Шанталь перевела дух. - Почему именно я? Я ведь ничем не лучше десятка других девушек, дочерей герцогов и графов, приближенных ко двору, родственников короля… Почему?

Советница улыбнулась уголком губ:
- Королю-Чародею не нужен никакой союз, моя госпожа.
Шанталь ждала, что Советница скажет еще что-то, но та молчала. Шанталь хотела спросить еще, но в этот момент резные створки двери распахнулись, и она увидела зал и выстроившихся вдоль стен гостей, солнечные лучи в бледно-лиловых витражах и музыкантов на балконе, алую ковровую дорожку и накрытые столы, ритуальные кубки и синеглазого гонца в высокой черной короне.
И грянула музыка.

 

 

 

 

 

 

 

 

запись создана: 14.03.2013 в 18:54

@темы: проза

---

Анна

* * *

I

- ...и, знаешь, Анна, даже если сейчас они добьются своего, герцог Дилор все равно до них дотянется, и тогда они пожалеют, ох, как они пожалеют, что кто-то из них до этого додумался...
Голос доносился из дальнего темного угла. Где-то громко капала вода. Помещение было просторным, стены уходили далеко вверх, и где-то под самым потолком в узкие окна пробивался голубовато-белый свет. Руки затекли, солома, на которой она сидела, оказалась жесткой и колючей. Крисса попыталась встать – но не смогла. Ее приковали к стене за запястья как раз на таком уровне, чтобы можно было сидеть, опершись на стену спиной, и как бы Крисса не старалась, выпрямиться, не вывернув запястья, было невозможно.
Крисса зарычала от злости.
В дальнем темном углу закашляли. Крисса напряглась, прижалась к стене. Кашель сменился хриплым смешком.
- Проснулась, гляди. Пойди, дай ей воды.
В углу завозились, зашуршала солома, застучали чем-то железным. Из темноты появилась девочка – не старше самой Криссы. Она несла в руках тусклую железную миску. Девочка прошла к стене, в которой была выдолблена какая-то ниша, просунула туда руки – загремел металл, и через какое-то время девочка достала из ниши железное ведро, наполнила миску и поднесла Криссе:
- Пей.
Крисса недоверчиво покосилась на девочку. Та была, наверное, чуть выше Криссы и чуть крепче, ее темные (каштановые?) волосы были собраны в косу, а простое платье выдавало прислугу.
- Да не бойся ты, пей.
Девочка поднесла миску к Криссиным губам и аккуратно наклонила. Крисса жадно хлебнула – и чуть не закашлялась. Вода была ледяная, с противным привкусом железа.
- Тише ты, холодная же! – девочка отдернула миску и поднесла снова. – Давай, аккуратней.
- Смотри, Анна, осторожно с ней – одна девчонкина кудряшка стоит, как мы с тобой вместе взятые, - прохрипел тот, в дальнем углу.
- Ты не бойся, - тихо сказала девочка. – Они тебя не долго тут будут держать... они тебя выменяют, так Густав говорит, а он тут давно, он знает...
Крисса вскрикнула - ног коснулось что-то теплое и мохнатое. Она поджала ноги под себя, дернулась – шершавая стена больно прочесала по спине. Маленький черный котенок перескочил через край Криссиной подстилки и стал играть концом шнурка, служившего поясом девочке Анне.
- Ты не бойся, - повторила девочка. В глазах потемнело, и Крисса потеряла сознание.

Иногда Крисса просыпалась в своей постели – мягкой и теплой, за окном было светло, и прозрачные шторы едва заметно подрагивали от протиснувшегося в неплотно закрытое окно сквозняка. В комнате было свежо, и Крисса пыталась перевернуться на другой бок – и обнаруживала, что все еще прикована за оба запястья к холодной каменной стене, что сидит она на жесткой соломе, а вокруг темно и сыро. Тогда ее сознание опять затуманивалось – и она засыпала, но вернуться обратно в свою комнату почти никогда не получалось. И Крисса снова просыпалась. Стена уже не была такой холодной, между ней и Криссиной спиной теперь было какое-то противное, колючее и пахнущее старым подвалом одеяло, и девочка Анна заставляла Криссу есть жидкую безвкусную кашу с гадким болотным запахом. Крисса снова пыталась уснуть, а девочка Анна укутывала ее в старое одеяло и уговаривала не бояться. Черный котенок мурлыкал у Криссиных ног, а в дальнем углу что-то бормотал Густав.
Крисса закрывала глаза и представляла себе, как в их подземелье уже спускаются по каменной лестнице два десятка отцовских солдат, потому что отец просто не может не найти ее и не забрать из этого ужасного места. И снова приходил сон. И снова приходилось просыпаться.
Крисса не чувствовала пальцы, и Анна растирала ей руки. Оковы на Криссиных запястьях были очень старыми и ржавыми, и Крисса изо всех сил старалась их расшатать. Железо скрипело и больно впивалось в руки, а где-то в дальнем темном углу хрипло и глухо смеялся невидимый Густав.
- Давай, давай, - говорил он, давясь смехом, - надо только освободить руки. В этой темнице три чертовых люка. Те два, что под нами, ведут в сточную канаву с дерьмом, а третий – колодец. И ни в один из них ты не пролезешь, даже ты.
Крисса вспоминала узенький, прикрытый деревянной крышкой люк под ее подстилкой – и ей хотелось разреветься. Тогда она больно закусывала губу и продолжала расшатывать оковы, пока не приходила Анна с кашей или водой или пока силы не покидали Криссу и она не теряла сознание.

Крисса так и не смогла посчитать, сколько раз бледно-голубой свет из окошек под потолком сменялся оранжевым – она слишком много спала. Она не знала, сколько раз в день ее кормят, но решила считать, что три. Анна приносила ей кашу шестнадцатый раз. Отец уже должен был найти ее...
Маленький черный котенок спал на краю Криссиной подстилки, чем очень ее раздражал. Иногда она отталкивала его ногой, но котенок все равно возвращался и ложился еще ближе. Тогда Крисса совсем перестала его прогонять. Она сидела и смотрела на свои поцарапанные колени, на почти бесцветное платье с грязным кружевом, изредка поднимая голову, чтобы Анна могла напоить ее. Отец уже давно должен был найти ее...
После очередной миски каши Крисса перестала их считать.

Криссу разбудило чье-то тепло. Кто-то держал ее запястье. Она открыла глаза.
Девочка Анна сидела рядом с Криссой на краю соломенной подстилки и ковыряла чем-то железные оковы.
- Не бойся, - сказала она почти беззвучно. – К тебе неделю никто не заходил. Они не проверяют тебя. Если придут, я предупрежу – притворишься прикованной.
Крисса молча смотрела в ее лицо. У Анны был острый подбородок, чуть вздернутый носик, круглые щеки и почти прозрачные глаза. Криссе показалось, зеленые. Анна не сказала больше ни слова, она сидела и расшатывала старое железо.

Железный привкус воды уже стал привычным. Котенок мурлыкал, прижавшись к Криссиной ноге. Анна уносила миски в дальний угол, кормила и поила Густава, а потом садилась на край Криссиной подстилки и продолжала возиться с оковами.
- Ну, освободишь ты ее, - хрипел Густав, - а дальше что? Ты хоть понимаешь, что она никогда отсюда не выйдет?
Анна не обращала на него внимания.
- Я думал, они выкуп потребуют, но нет, они не такие дураки... Понимают, что Дилор их в пыль сотрет... Они просто оставят девчонку гнить здесь. Герцог еще много месяцев будет переживать горькую утрату, ему теперь будет не до политики...
Крисса старалась не слушать Густава. У нее болело запястье, на котором уже появился огромный синяк. Анна что-то шептала ей, Крисса не слушала – ей хватало спокойного Анниного голоса. Крисса закрыла глаза. У нее давно уже не получалось представить, что она не здесь. Свою спальню Крисса даже не могла вспомнить. И все же она закрывала глаза: тогда исчезало сырое и противное подземелье и не оставалось ничего, кроме спокойного голоса Анны.
Железное кольцо дернулось в последний раз и немного разошлось. Ровно на столько, чтобы пропустить тоненькую Криссину ладошку.
Крисса подскочила, открыла глаза, дернула вторую руку.
- Стой! – Анна отшатнулась и чуть не упала на спину. – Подожди, успокойся! Стой!..
Крисса не слушала. Она схватила железный прутик и с силой загнала его во второе кольцо. Руку словно обожгло. Крисса не придала этому значения, она резко дергала кольцо из стороны в сторону и уже протаскивала через него вторую ладонь. Анна вскрикнула, попыталась схватить ее за руки, но Крисса с силой оттолкнула ее. Черный котенок отскочил от Криссиной подстилки и зашипел.

Анна оторвала полоску ткани от своей юбки и замотала Криссину ободранную ладонь. Повязка сразу же покрылась бордовыми пятнами. Крисса бесшумно плакала.
- Не надо было торопиться, - тихо сказала Анна. – Через два дня я бы тебе точно так же вытащила и вторую руку...
- Ничего, заживет, - сказала Крисса и не узнала собственный голос.

- Как ты туда влезла?! – Анна прикрыла рот ладонью.
- Тихо, - Крисса высунула руки через узкую щель, разделяющую темницу и нишу с колодцем и обняла Анну за шею. – Сейчас спустишь меня вниз. Потом я подергаю за цепь – и ты поднимешь ведро. Хорошо?
Анна кивнула.
- Потом пролезешь сюда, упрешься в ведро ногами, крепко возьмешься за цепь и спустишься ко мне. Поняла?
Анна резко замотала головой.
- Почему?
- Там колодец. Вода. Тебе не выбраться.
- Я выберусь, - резко ответила Крисса. – и ты пойдешь со мной. Хорошо?
- Нет.
Анна смотрела на нее через щель в стене. В ее почти прозрачных глазах была какая-то тоска.
- Ты хочешь выбраться отсюда? – спросила Крисса.
- Хочу.
- Идем со мной.
- Нет. Я опущу тебя, если ты хочешь, но сама не пойду...
Крисса вздохнула:
- Тогда дождись меня, я за тобой вернусь.
Анна кивнула.
Крисса втянула голову в плечи, сжалась и крепко взялась за цепь. Колодец был совсем узкий, взрослый человек не пролез бы. Крисса медленно опускалась по темной узкой каменной кишке. Снизу тянуло холодом. Стены медленно разошлись, и Крисса оказалась в каменной коробке с двумя решетками, через которые проходила вода. Ведро коснулось дном воды и замерло. Крисса осмотрелась. Одна из решеток была мелкая, по другую ее сторону застрял какой-то мусор. В другую Крисса смогла бы пролезть. Она отпустила цепь и прыгнула в ледяную воду.

II

Отсутствие фрейлин, нянек и служанок было обязательным условием пребывания госпожи Кристен в Университете. Более того, это было единственной причиной, по которой дочь почтенного герцога Дилора отправилась сюда на утомительные пять лет. Дома от них всех некуда было деться.
Считалось, что у госпожи Кристен слабое здоровье, так как в детстве она перенесла тяжелую болезнь, и с тех самых пор ей ничего нельзя было делать. Госпожа Кристен выходила из дома строго по расписанию, проводила на свежем воздухе ровно столько времени, сколько позволял ей старый надоедливый доктор, и не секундой больше. Госпоже Кристен строго-настрого было запрещено ходить босой, ездить верхом, спускаться на нижние этажи, сидеть на сквозняках... Список запретов был таким долгим, что она почти с радостью покинула отцовский замок, но с одним условием – никаких слуг.
Сама Крисса считала свое здоровье отличным. Когда ее, десятилетнюю, промокшую до нитки, спавшую в мокром снегу в одном только домашнем платье, нашла городская стража, ее сначала посчитали мертвой. Когда герцог Дилор по очереди приглашал к ее постели лекарей, ведьм и священников, все они, вопреки своим профессиональным разногласиям, сходились в одном – ребенка не спасти.
Но Крисса выжила.
Криссино здоровье победило болезнь, а раз оно победило – разве оно могло быть слабым?
В Университет госпожа Кристен прибыла два года назад. Открыли Университет совсем недавно, и среди знати было модно отправлять сюда своих детей с целыми свитами. Особенно престижно считалось дать образование не только ребенку, но и паре-тройке слуг, и хорошо воспитанный, образованный слуга ценился уже почти как породистая собака. Отец Криссы долго не соглашался на ее условия, он слишком беспокоился о дочери, а кроме того желал показать, что может себе позволить дать образование целому войску нянек и слуг, но Крисса была упрямой.
За упрямство ее и не любили. За два года она так и не завела друзей, потому как не умела сохранять вежливо-приветливое выражение лица и не выказывать своего недовольства чем бы то ни было. Саму Криссу это ни капли не огорчало. Она посещала лекции, прекрасно справлялась с заданиями, преуспела в фехтовании и верховой езде, без стеснения носила брюки и гордилась тем, что умела без помощи двух служанок застегнуть корсет. В свободное время Крисса ходила по Университету и зарисовывала его план, и к концу второго года эта работа была уже почти закончена (осталось только то крыло, где находились мужские спальни). Крисса всегда зарисовывала планы любых зданий, в которых ей доводилось задерживаться дольше, чем на три дня. Под присмотром десятка нянек это было трудно, но в Университете, где у Криссы была уйма времени и полная свобода перемещения, план рисовался легко и быстро.
Где бы ни появлялась Крисса – в лекционном амфитеатре, в коридоре, даже в переполненной столовой – вокруг нее всегда оставались пустые места. Девицы, не скрывая неодобрения, косились на не уложенные в прическу кудрявые волосы и брюки, которые Крисса носила в те дни, когда у нее было фехтование или верховая езда. Юноши, чьи отцы мечтали породниться с герцогом Дилором, терялись, сталкиваясь с несколько прохладной реакцией на их обаятельные улыбки. Слуги шептались о скверном характере госпожи Кристен. Каждый, конечно, знал историю о том, как десятилетнюю дочь герцога Дилора похитили и держали в каком-то жутком подземелье, пытаясь заставить герцога отказаться от каких-то своих политических позиций. Говорили, что после этого герцог стал так трястись над своей драгоценной дочерью, что совсем ее избаловал. Что Кристен Дилор надменная и самовлюбленная особа, что всех остальных она презирает на столько, что даже не опускается до разговора. И лишь некоторые шепотом говорили, будто в тех подземельях рассудок герцогской дочери повредился.

Крисса ехала во главе колонны, чуть впереди ехал господин Вальдемар, время от времени поглядывая назад и прикрикивая на невнимательных студентов. Крисса была внимательной, лошадь ее шла ровно, вокруг нее было привычно пустое пространство, которое Крисса очень ценила. Никто и ничто не мешало ей отдыхать под мерное цоканье копыт и любоваться плывущими внизу, под обрывом, верхушками елей. Никогда еще Криссе не приходилось рисовать карты открытых местностей, да и смысла она в этом не видела. Главное – выбраться из здания, а там уже не важно – иди куда угодно, подальше отсюда. Куда-нибудь да выйдешь.
- Хорошо держитесь в седле. Вы, наверное, с детства занимались.
Крисса медленно повернула голову. Он был высоким, худым и нахальным. Он был, кажется, графом, но это не имело никакого значения. Крисса не знала, что ему ответить, потому она просто отвернулась.
- Такой туман внизу. А вы не боитесь высоты?
Крисса отрицательно покачала головой. Кажется-граф надоедал ей вторую неделю. Он вечно подворачивался под руку, что-то спрашивал, предлагал какую-то помощь... Криссе не нужна была его помощь, а отвечать на его вопросы часто было слишком сложно, и Крисса отмалчивалась.
- А галопом по горной дороге вы тоже не испугаетесь?
Началось. Умник. Решил, что нашел подход к непреступной, гордой деве-рыцарю, решил бросить ей вызов. Крисса вздохнула. Больше всего ее огорчало, когда эти юноши почему-то принимали ее за непреступную деву-рыцаря. Кажется-граф ухмыльнулся и пустил коня в галоп.
Все случилось слишком быстро. За спиной ахнули девицы. Профессор Вальдемар резко развернул своего коня и крикнул что-то, но не Кажется-графу, а группе. Несколько юношей уже готовы были пуститься следом, но он останавливал, собирал, строил. Впереди дико заржала лошадь Кажется-графа, и Крисса не поняла еще, почувствовала – беда. И тогда она ударила в бока своей лошади.
Она пришла в себя уже потом, когда профессор, догнавший уже успокоившихся и перешедших на шаг коней, расцепил ее заледеневшие руки, обнимавшие морду графской лошади, и вытащил ее из седла. Только почувствовав под ногами твердую землю, Крисса испугалась.

В переполненной общей столовой сегодня шептались о том, как Кристен Дилор удержала над обрывом взбесившуюся лошадь. Крисса ела быстрее, чем обычно. Ей было неприятно здесь находиться, хотя пустых мест вокруг нее было даже больше, чем обычно.
- Госпожа Кристен...
Она не стала поворачиваться. Кажется-граф, впрочем, уже должен был привыкнуть.
- Кристен, я дурак.
Крисса не знала, что ответить.
- Я все испортил?
- Что «все»? – удивилась Крисса. Слова звякнули, как две тренировочные рапиры.
- Теперь у меня нет шансов?
- Шансов на что? – Крисса не любила вопросы, на которые нельзя было просто кивнуть или покачать головой. Вопросы, которые приходилось уточнять, она не любила еще больше. Голос звенел железом, его было противно слышать.
- Ну, - Кажется-граф замялся.
Крисса посмотрела на свою тарелку. Больше половины. Придется говорить еще минут восемь... И чай, чай был очень горячий...
- Кристен, я дурак. Мне стыдно. Я больше не буду оказывать вам знаков внимания, если вам это неприятно. Я благодарен вам, но после того, что произошло, как я могу за вами ухаживать, если вы...
Крисса повернулась к нему.
- Спасибо, - сказала она совершенно искренне. – Правда, спасибо, это было бы очень хорошо с вашей стороны... Вы бы тогда перестали со мой разговаривать, мне не пришлось бы больше отвечать на ваши вопросы, а вы бы больше не сделали никакой глупости, вроде этой сегодня утром. – Лицо Кажется-графа немного изменилось, и Крисса догадалась, что чем-то его обидела. Чтобы хоть как-то спасти положение, Крисса замолчала. Потом на всякий случай улыбнулась.
Повисла пауза. Потом, не говоря ни слова, Кажется-граф встал из-за стола и ушел.

Крисса сидела в первом ряду, в самой середине. Справа и слева – два привычно пустых сиденья. За спиной кто-то шепотом обсуждал, как она сначала унизила молодого графа на конной прогулке, а потом при всех посмеялась над ним в общей столовой.
Крисса ненавидела разговаривать с людьми. Мало того, что ей огромных усилий стоило подбирать слова, мало того, что каждый раз, когда она слышала свой голос, ей хотелось заткнуть уши, так ее еще и никогда, никогда не понимали правильно.
- Да она просто издевается, - шепнула та, что сидела у Криссы за спиной. – Нам ее сочинения преподаватели вслух зачитывают. Кто поверит, что она просто не умеет нормально разговаривать? Презирает она нас, вот и все.
С недавних пор их второй поток объединили с первым. Наверное, эти две с первого, подумала Крисса, иначе сели бы на ряд выше, и за ее спиной тоже было бы привычное пустое место.
Крисса писала за лектором, сеньором Жоржем, писала увлеченно и с удовольствием поддерживала с ним беседу, если он обращался к аудитории. Сеньора Жоржа Крисса любила за то, что он никогда не задавал глупых вопросов, которые приходилось уточнять. И вообще, все его вопросы касались только прочитанных романов и иногда исторических событий, а об этом Криссе говорить было удивительно легко. Она, вообще, любила обсуждать книги, историю, известных деятелей, политику – это были те немногие темы, кроме ее здоровья, которые интересовали Криссиного отца, герцога Дилора. Особенно нравились они Криссе тем, что напрямую не касались ее лично.
Крисса зачем-то обернулась назад. Зачем – она не смогла вспомнить. Может, сеньор Жорж там с кем-то пошутил, может, кто-то выразил какую-то умную мысль. И Крисса обернулась. И сердце ее сжалось в комок.
Она сидела в третьем ряду и аккуратно поправляла письменные принадлежности юноши в попугайском камзоле, не поднимая глаз. Крисса сидела и смотрела, как густая челка падает ей на брови как ложатся тени на ее острый носик. Каштановая коса на плече – толстая и блестящая. Она повернулась к юноше, и Крисса увидела ее профиль. И отчетливо вспомнила вкус железа в ледяной воде и черного котенка.
Нет. Нет, не она, показалось.

Крисса пропустила выпад, и рапира ткнула в плечо. Мастер Клод снял маску.
- Госпожа Кристен, вы невнимательны.
Крисса молчала.
- Вы не следите за моими действиями. Что на вас нашло? Вы никогда такой не были.
- Я исправлюсь, - сказала Крисса, и мастер сдвинул брови. Крисса опустила глаза. Впервые в жизни.
- Вы не больны? – спросил мастер Клод.
Крисса покачала головой. Не больна. Она, вообще, никогда не бывает больна.
Мастер Клод отложил рапиру.
- Вам нужно отдохнуть. Идите.
- Но я...
- Идите, Кристен. Лучше всего в больничное крыло, но можете просто отоспаться.

Крисса стояла у расписания и не могла прочитать ни строчки. Буквы плыли перед глазами. Плыли, размытые ледяной водой, темно синей, отбрасывающей бледные блики на поросший плесенью каменный свод. Иногда можно было поднять голову над поверхностью воды, вдохнуть сырой затхлый воздух, иногда приходилось задержать дыхание и какое-то время плыть под водой. У Криссы были сильные легкие, и она задерживала дыхание, и ныряла, и старалась разобрать строки в расписании из-под воды. И железо, везде этот проклятый вкус – в воде, в горле, в каждом слове, противно, противно разговаривать, и легкие, Криссины сильные легкие сжимает, сдавливает так, что нельзя больше вдохнуть. И лучше ей молчать, лучше молчать, чтобы не было этого вкуса.

Крисса стала садиться на лекциях выше, чтобы видеть девушку, приставленную к студенту в попугайском камзоле. Сначала Крисса искала в толпе его камзол, но потом заметила, что ее находит быстрее, потому что она словно светится, потому что все остальные лица размытые, а ее – четкое.
Крисса стала ее рисовать карандашом на полях тетрадей. И ужасно боялась встретиться с ней взглядом. Крисса не знала, чего боится больше – узнать Анну или увидеть, что это не она. Она думала, что скажет ей при встрече, какими словами будет благодарить за спасение, как объяснит, почему не вернулась за ней, как обещала... Крисса не слышала сеньора Жоржа и не запоминала его слов.
На вторую неделю оказалось, что все уже заметили, что госпожа Кристен вечно ищет глазами молодого господина Блэкрута, и слухи эти достигли юноши в попугайском камзоле. Теперь он стал приветливо улыбаться Криссе, всем своим видом показывая свое чувство триумфа над остальными претендентами на родство с герцогом Дилором.
На третью неделю уже поползли слухи о давней дружбе отца Криссы со страшим Блэкрутом, о давней договоренности о женитьбе детей... Преподаватели в ответ на Криссину невнимательность стали снисходительно улыбаться.
Крисса не придавала значения всем этим слухам. Она знала только то, что старший Блэкрут всегда был азартен и давным-давно проиграл Дилору в карты слугу, но Криссин отец так никого и не выбрал, и долг до сих пор за Блэкрутом.

Крисса пронеслась по коридору, прыгнула на лестницу, пробежала два пролета - налетела на девушку со стопкой книг.
- Простите! Простите, госпожа Кристен! Я соберу и ваши, и свои...
Две тетрадки, которые Крисса чудом удержала в руках, упали на пол. Она стояла и смотрела, как девушка с толстой каштановой косой собирает рассыпанные книги, тетрадки и карандаши, и подбирала слова.
- Спасибо, - голос заскрипел, будто ржавый. – Спасибо...
- Нет-нет, госпожа, это мои обязанности.
- Нет, спасибо.
- Не за что, госпожа, - она протянула Криссе тетради.
- Прости меня...
- Что вы, госпожа, это вы меня простите! Я на вас налетела, я должна смотреть, куда иду.
Она подняла на Криссу глаза.
Карие.
Слава Богу, карие.

Крисса заболела. Она отказалась вставать с постели и идти на занятия. На все вопросы она молча кивала или мотала головой. Иногда приносили еду, но Крисса не могла даже просто приподняться, чтобы поесть. Как будто к постели ее придавило тяжелым камнем.
Крисса решила считать, что еду приносят трижды в день, хотя считать дни по тому, как часто свет за окном сменялся темнотой, было, конечно, легче.

Прости меня, Анна. Я тебя бросила...

Мастер Клод хвалил Криссу за успехи и предлагал выступить на турнире. Крисса не любила соревнования, но мастер Клод не терял надежды. Сеньор Жорж принял у Криссы экзамен и пообещал скучать по ней до следующего курса. В общей столовой обсуждали новые слухи, не о Криссе. На плане Университета осталось одно белое пятно – мужские спальни, но Крисса не собиралась его заполнять и план считала полным.
На лекции Крисса села в первый ряд. Разложила письменные принадлежности, оглянулась – и увидела, что рядом с Блэкрутом никого нет.
Крисса поднялась с места и направилась к юноше в попугайском камзоле. Тот расцвел в улыбке и вежливо поклонился:
- Кристен, я польщен...
- Где она? – слова со звоном ударились друг о друга. Блэкрут замер с открытым ртом.
- Кто? – переспросил он в недоумении.
- Девушка. Служанка. Всегда сидела здесь, справа от вас, где она?
- Ах, служанка, - губы юноши снова расплылись в улыбке. – Да нерасторопная стала, отправил ее на перевоспитание...
- Куда? – слова царапали горло. Блэкрут удивленно вскинул бровь:
- На третий уровень, дорогая Кристен, куда же еще? Вы у нас без слуг, вам, наверное, не доводилось там бывать...
- Доводилось, - отрезала Крисса, развернулась на каблуках и вышла из лекционного зала, чуть не сбив с ног входившего профессора.

На третий уровень Крисса бежала, проклиная свое расписание. Как назло, сегодня не было ни фехтования, ни верховой езды, и на Криссе были аккуратные башмачки с каблуком и туго затянутое платье. Крисса в три прыжка преодолела каменную лестницу и у тяжелой, окованной железом двери чуть не налетела на стражника. Тот вежливо поклонился:
- Доброе утро, госпожа...
- Дилор. Впустите меня.
Стражник открыл дверь, и Крисса оказалась в узком темном коридоре. По обе стороны тянулись двери камер с узкими зарешеченными окошками.
- Где служанка Блэкрута? – спросила Крисса. Стражник указал на одну из дверей.
- Отпереть, - приказала Крисса.
- Там не заперто, - стражник толкнул дверь, и Крисса почувствовала, как занемели колени. – Можете пообщаться, господин Блэкрут не давал мне никаких распоряжений насчет нее.
- Где ключ от оков? – еле выговорила Крисса.
- У господина Блэкрута, должно быть, - и стражник пошел к своему посту, оставляя Криссу один на один с незапертой дверью.
Она сидела на жесткой соломе, прикованная к стене за запястье и смотрела на Криссу из-под густой челки. И Крисса решила, что не различает цвет ее глаз.

- Госпожа Кристен! – и ужас в глазах. Ужас и непонимание. Но в глаза ее Крисса не смотрела.
- Что вы делаете?!
- Молчи, - рявкнула Крисса и сильнее вцепилась пальцами в железное кольцо, вцепилась и дернула.
- Госпожа Кристен, остановитесь, прошу вас, - прошептала она, почти рыдая.
- Сиди молча! – заорала Крисса. И она замолчала. Крисса только чувствовала на себе ее взгляд – непонимающий... и теплый. И она сильнее расшатывала железное кольцо.
Пальцев Крисса уже почти не чувствовала. Из-под ногтей сочилась кровь, обжигала стертые ладони. Крисса дернула край платья, оторвала длинную полосу, перемотала ладони и снова вцепилась в ржавые петли. Солома колола колени, но Крисса знала – сейчас она почувствует теплую мягкую шерсть, сейчас, еще секунда – и черный котенок потрется об ее ногу. В горле пересохло. Подожди, Анна, осталось немножко, а потом я наберу нам той гадкой ржавой воды.
- Ты только не бойся, мы выберемся, я тебе обещаю, - шептала она и с силой дергала проклятое железо. Локти ныли, растертые об колючую каменную кладку. В какой-то момент острая боль пронзила палец. Крисса сорвала ноготь. Она сжала зубы, оторвала еще кусок ткани от платья, перемотала палец и снова дернула.
Железное кольцо выдернуло толстый ржавый болт, на котором держалось, и осталось в Криссиной руке. И тогда Крисса отпустила его и сжала холодные тонкие пальцы блэкрутовой служанки. И устало опустилась на солому рядом с ней.
- Госпожа Кристен...
Крисса сидела, облокотившись на стену, и держала ее за руку. Пальцы она почти не чувствовала, только немного жгло ладони и страшно хотелось пить. Где-то под потолком в узкое окошко пробивался рыжий закатный свет. Было тепло и хорошо.
- Госпожа Кристен...
- Что?
- Зачем вы это сделали? Господин Чарльз все равно рано ли поздно снова меня сюда отправит. Он так со всеми поступает.
Крисса посмотрела ей в глаза. Карие, но какая разница?
Они сидели молча, и Крисса рассматривала ее пальцы в своей руке. В детстве пальцы у нее были другие, не такие длинные и тонкие, и ладонь была шире. Бывает же так, что люди меняются…
- Ты корсет застегивать умеешь? – спросила Крисса, и голос предательски лязгнул железом.
Девушка кивнула.
- Вот и хорошо, - Крисса хотела улыбнуться, но не знала, как. - Блэкрут много лет назад проиграл моему отцу в карты слугу. Я тебя забираю. Я здесь одна, мне нужна служанка.
Девушка помолчала, потом встала, вытянулась.
- Пить хочется, - сказала Крисса, все еще разглядывая свои пустые ладони. Девушка кивнула и достала откуда-то железную миску с водой и подала Криссе.
- Вода здесь не очень хорошая, ржавчиной отдает. Вы уж простите, какую принесли, - она отвела глаза. Крисса глотала ледяную воду и не могла напиться. Солома колола ноги.
- Мы заведем котенка, - сказала Крисса, отставляя миску. – Обязательно черного.
- Как прикажете, госпожа.
- Мне, правда, нельзя котенка – он же, наверняка, заразный… Но мы все равно заведем.
Крисса прижалась спиной к холодной каменной стене и закрыла глаза. Вот и все. Она нашла ее. Все-таки нашла.
- Идем, - сказала Крисса и поднялась. Девушка кивнула.
- Меня зовут...
- Анна.
- Что?
- Тебя зовут Анна.
- Как скажете, госпожа Кристен. Тем более что меня действительно так зовут…

запись создана: 22.10.2012 в 20:28

@темы: проза

---

Немертвая

* * *

Я почуял их сразу. Очень много людей. Лошади. Какая-то скотина... Если бы я не был уверен, что не могу сойти с ума, я решил бы, что это бред.
Я покинул замок восемь дней назад. Если бы не приказ, я покинул бы его в то самое утро, когда в низкое серое небо на юго-западе ударил столб золотого света – и тяжелая пелена разошлась, как плоть под ударом меча, ослепительно белой раной. Я стоял у окна и смотрел в небо, туда, где раскрывались над столбом света два крыла уже совсем по-зимнему белых облаков, и не верил своим глазам. Столько лет. Неужели я дотянул до этого дня?..
Восемь дней назад я услышал зов. Его зов, я знал точно, хотя это тоже было бредом – все мы знали, что Он был убит, но после того, что я видел своими глазами из окна замка, я готов был поверить во что угодно. Он приказывал всем нам покинуть свои посты и явиться к Нему. Я схватил меч и пошел.
Меня хватило на четыре дня. Я упал. Я знал, что так будет.
Из последних сил я перевернулся на спину. Я лежал и смотрел в небо – надо мной оно все еще было серым и низким. А на юге продолжала расти дыра в пелене. За полтора месяца она выросла вдвое, не меньше. Я лежал на спине и думал о том, что не дотянул какую-то неделю или две, что не смогу выполнить новый приказ, что моя окончательная смерть найдет меня здесь, посреди вымершего села... Черная птица с длинным клювом по глупости прилетела клевать мою мертвую плоть. Лишь потом, выковыривая перья из зубов, я подумал, что это первая птица за шестнадцать лет...
На восьмой день я вышел к Восточному Пути – и почуял их приближение. Я надвинул капюшон пониже и вышел на середину дороги. Всадники ехали медленно, за ними тянулись несколько груженых телег, многие люди шли пешком. Я положил меч перед собой и развел руки в стороны. Один из всадников поднял руку, жестом велел остановиться. Лошади тревожно зафыркали.
- Назови свое имя, путник, - выкрикнул другой, молодой крепкий парень в неплохом доспехе, при мече, скорее всего, охранник. Четверо охранников и тот, что приказал остановиться, на голову ниже других, укутанный в плащ, с каким-то кольцом на поднятой руке – возможно, маг. Надеюсь, что не маг Плоти.
- Мое имя – сэр Лайонел Ранкорн, я служил королю во время Внезапной Войны. Полтора месяца назад я увидел свет на юге и шел к нему. Я прошу вас помочь мне добраться туда, - я указал рукой на пятно чистого неба.
- Откройте лицо, сэр Лайонел.
Ожидаемо.
- Я тяжело болен, и лицо мое изуродовано, позвольте мне не открывать его. Моя болезнь не заразна и ничем вам не угрожает. Я так же не прошу у вас ни воды, ни пищи – лишь помочь мне попасть туда, где светло, если место это охраняется, попросить за меня стражу.
Всадники переглянулись, охранник сказал что-то тому, что в плаще, - я не расслышал слов. Тот, что в плаще, спешился, не смотря на попытки охранников остановить его, и подошел ко мне, откинул капюшон.
Женщина. Молодая, золотоволосая. Тусклые зеленые глаза смотрят пристально, изучающее. Плащ заколот дорогой фигурной брошью. Кольцо на руке – странное, камень потускневший, неправильной формы, как будто расколотый, - вроде и магическое, но... обручальное?
- Вам повезло, что я путешествую не с той охраной, что обычно, - спокойно сказала она. – Вас сопроводят в Возрожденную Столицу, согласно указу короля и распоряжению архимага, любому желающему может быть дано разрешение жить в Возрожденной Столице, если будет доказано, что он не представляет угрозы для мирного населения.
Я не знал, что сказать. Короля... архимага... Возрожденная Столица. Если бы я не был уверен, что не могу сойти с ума...
- Невозможно. Этого просто не может быть, король и оба принца...
- Коронован ближайший наследник, - спокойно ответила женщина. – Я баронесса Ланкорт, советница короля и ученица главы магического совета. Снимите капюшон.
- Я прошу вас, леди, позволить мне...
- Это приказ.
Я не хотел этого.
Я откинул капюшон. Охранники, хоть и не сумели скрыть ужаса, среагировали мгновенно – мне в грудь смотрело четыре арбалета. На лице баронессы не дрогнул ни один мускул.
- Как давно вы ели, сэр Лайонел?
- Сегодня утром, - теперь уже я был удивлен.
- Я охочусь на ворон, - добавил я на всякий случай.
- Умно, - кивнула баронесса. – Мы не везем с собой никакой мелкой живности, только свиньи, и мы не собирались резать их в пути... Вам придется дождаться, пока мы станем на ужин. Когда мы прибудем в Возрожденную Столицу, я провожу вас к архимагу. Пока что вы поедете в повозке, вам приказано лежать и не двигаться до поступления новых распоряжений. Вам запрещается причинять кому-то вред.
Я кивнул. Этот приказ никак не противоречил зову, если только там нет другого архимага.
Баронесса повернулась к охране:
- Опустите оружие. Идемте, сэр Лайонел, я провожу вас, - она окинула взглядом побледневшую охрану. – Не бойтесь.
Слова, теплые, как молоко, вкус которого я уже не помню, разлились и наполнили воздух. Стало тихо и спокойно, как будто я уже был там, под чистым небом. Четыре крепких парня вздохнули с облегчением.

На ночь стали прямо посреди Дороги. Разожгли костры, потянуло жареным мясом и сытыми людьми. Лежал на спине и смотрел в низкое небо.
- Доброй ночи, сэр рыцарь.
Баронесса Ланкорт подтянулась на одной руке и залезла на телегу. Во второй она держала флягу.
- Держите, все, что собрали. Эти люди не привыкли правильно резать скотину, так что негусто. Но до Столицы вам должно хватить.
Я выпил все до последней капли. Я так не пировал лет восемь.
- Я не предлагаю вам коня – они вас боятся, - баронесса развела руками. – Да и мою охрану вы будете смущать, эти новые, они не привыкли к обществу подобных вам. Я полагаю, будет лучше для всех, если вы останетесь в повозке.
Я кивнул, вытер губы рукавом.
- Скажите, там есть... другие? Кроме меня... я ведь не первый из Немертвой, кого вы встречаете...
- Не первый, - спокойно ответила она.
- Сколько нас осталось? Скольких вы видели?
- В Возрожденной Столице - один. Еще одного я видела издали полгода назад. Вот еще вы. Думаю, вас сталось не так уж и мало.
Я кивнул.
- Он позвал нас, - пояснил я. – Я держал свой замок на севере отсюда. Восемь дней назад архимаг позвал нас всех.
- Значит, скоро вы все придете в Возрожденную Столицу, - баронесса забрала пустую флягу. – Возможно, архимаг сделает из вас свою личную охрану.
- Вам не известно, зачем он нас позвал? – решился спросить я.
- Откуда мне знать, - пожала плечами баронесса.
- Простите. Просто я подумал... в ыже Его ученица, вдруг Он вам говорил...
- Я не виделась с ним двенадцать дней, так что я тоже не в курсе его недавних решений. Через два дня мы прибудем на место, сами и спросите.
Я подумал, спрашивать или нет, а потом решился:
- Вы не боитесь меня...
Баронесса хмыкнула:
- Вы мне ничего не сделаете. Я советница короля и ученица архимага и я отдала вам приказ.
- Да, конечно, - я подбирал слова. – Вам известно, судя по всему, больше чем мне, вы сказали какие-то правильные слова, но дело не в том. Вам не страшно... вы не испытываете никаких неудобств, находясь рядом со мной. Тогда, во время Внезапной Войны, мы сражались бок о бок с живыми – с рыцарями, с полководцами, храбрыми людьми. Они тоже были над нами и тоже знали, что мы не смеем причинить им вред, пока они верны архимагу, но они все равно нас боялись. Они сторонились нас, старались не встречаться с нами взглядом... Я не знаю, как это объяснить.
Она как-то странно, отрешенно улыбнулась:
- А как же маги Плоти?
- Младшие маги плоти тоже держались встороне, - вспомнил я. – К тому же, вы не маг Плоти. Вы маг Духа. – Я догадался. – Вы прогоняете свой страх?
Баронесса расхохоталась.
- Отдыхайте, сэр Лайонел, - наконец выдохнула она. – И не сочиняйте всякую ерунду.

Утром к лагерю вышли четверо живых – один мужчина и три женщины. Баронесса поговорила с ними и позволила присоединиться к своим людям. Когда они проходили мимо моей повозки, то резко ускорили шаг, и лишь самая молодая, совсем еще девочка, задержалась и долго меня рассматривала, пока самая старшая – похоже, мать двух других, не оттащила ее за руку.
Мне было разрешено покидать повозку, и я выпросил разрешения идти рядом с лошадью баронессы.
Я вдруг понял, как давно я ни с кем не разговаривал. Я расспрашивал обо всем: о молодом короле, о людях, которые дожили до этого дня, об архимаге, которого все считали погибшим.
Леди Ланкорт отвечала уклончиво, никогда не вдавалась в подробности. Меня не оставляло странное чувство, будто возрождение нашего маленького погибшего мира, хоть и занимало всю ее, однако не делало баронессу счастливой. Больше всего она не любила говорить о том, как магам удалось прорвать пелену. Почему-то мне казалось, что она сама стояла там, в кругу магов, когда луч ударил в небо, но спросить ее напрямую я так и не решился.
После полудня мне было велено возвращаться в повозку.
Вечером мне снова принесли флягу – на этот раз один из охранников баронессы. Парень постучал по борту телеги, закинул флягу и быстро ушел, не оглядываясь в мою сторону.
Я вытер губы рукавом, взял пустую флягу и пошел к большому костру на краю лагеря, но баронессы Ланкорт там не оказалось. Я нашел ее неподалеку. Баронесса сидела, облокотившись на колесо большой повозки, и чистила грязь со своих сапог широким кинжалом. Рядом с ней на земле лежал тонкий изящный клинок, светившийся ровным голубоватым светом.
- Садитесь, Ранкорн, - бросила баронесса. – Так и быть, поразвлекаю вас еще.
Я сел напротив. Мне было неловко утомлять ее разговорами, и я какое-то время сидел молча.
- Почему вы сами чистите свои сапоги?
- Почему бы и нет? Я умею пользоваться ножом и сама в состоянии это сделать, так зачем мне просить кого-то?
Я боялся снова спрашивать про короля, про дыру в пелене. Я смотрел, как она вытирает с тонких пальчиков комья грязи, как трет заношенным кружевным рукавом бледный угловатый камень на своем кольце... все-таки, обручальное.
- Почему ваш супруг не сопровождает вас?
- Я перевожу людей из шахт в Возрожденную Столицу, - с неизменным спокойствием ответила она. – Когда я прихожу к шахтам в обществе моего мужа, желающих идти с нами гораздо меньше.
- Его не любят? – удивился я.
Баронесса улыбнулась краешком губ:
- Вас, сэр Лайонел, тоже не очень любят, иначе сплетни о моей личной жизни уже достигли бы ваших ушей.
- Простите, - я отвел глаза. В самом деле, я и так утомил ее своими расспросами, а теперь еще и лез в ее жизнь.
- Я не виделась с ним тринадцать дней, - проговорила она. - Я надеюсь, что за это время он ничего себе не сломал.
- Ваш супруг – счастливый человек, - сказал я зачем-то.
Ее тусклые зеленые глаза сузились.
- С чего вы взяли?
- У него молодая, красивая и храбрая жена, - я пожал плечами. - По-моему, это повод быть счастливым.
- Вы бы стали намного счастливее, если бы были женаты?
Вопрос – как пощечина.
- Я мертв, - ответил я. – Я мыслю, действую, но плоть моя мертва. Вы и сами знаете, кто я такой. Мои жена и дети погибли при Первом Ударе, и я рад, что они не видели меня таким. Моя смерть – необратимое событие, и, прошу вас, не стоит мне об этом напоминать.
- Ламент, - сказала она с той же грустной улыбкой.
- Что?
- Фамилия моего мужа.
- Невозможно, - я даже почувствовал какой-то укол обиды. – Зачем вы лжете? Могли бы просто не отвечать. Я знал эту семью, все сыновья графа Ламента мертвы.
- Да что вы говорите?! – в ее глазах блестнул какой-то торжествующий огонек. Баронесса обтерла нож и спрятала его за пояс.
- Я говорю то, что знаю, - я поднялся. – Простите, что досаждаю вам своей болтовней, леди. Я, наверное, в самом деле, злоупотреблял вашим гостеприимством.
Я хотел уйти, но этот ее взгляд меня остановил. Она по-прежнему сидела на земле, спокойная и глубоко несчастная. Я не понимал, что такого сказал и чем задел ее, но если секунду назад меня оскорбила ее ложь, то теперь я чувствовал себя виноватым перед ней.
- Простите меня, - проговорил я. - Простите, это все равно не мое дело. Вы, вообще, не должны отвечать на мои расспросы. Просто я действительно знал Ламентов. Они все действительно мертвы. Старый граф всегда верно служил королю. Он умер в своей постели за пять лет до Внезапной Войны, передав замок старшему сыну. Тот там и погиб, защищая замок от врага. Двое средних сыновей графа пали в бою за Сожженную Столицу. Младший шел в первой волне немертвой пехоты, и я горжусь тем, что сражался с ним плечом к плечу.
Я запнулся. Баронесса по-прежнему смотрела на меня с той же странной, отрешенной улыбкой. Она не испытывала никакого неудобства в моей присутствии, смотрела на меня прямо, ни чуть не смущаясь, так, будто я был такой же живой, как она.
- Вы либо лжете, либо сумасшедшая, - сказал я.
Она молчала. Я развернулся и пошел прочь.

Я лежал в повозке и смотрел в небо. Меня везли туда, откуда я впервые услышал зов десять дней назад, где нас всех ждал архимаг, однажды создавший нас, немертвую пехоту, рыцарей, добровольно прошедших страшный ритуал – чтобы продолжать сражаться на проигранной войне, когда мертвых стало больше, чем живых.
Мне было нечего терять. Мне было тридцать два. Моя семья, мой король и моя страна погибли. Я хотел одного – мести. Я не решился пойти в первую волну. Не знал, что из этого выйдет. Да и страшно это было – умирать. Потом нам показали тех, кто решился... Я никогда не был в обиде на тех, кто остался в живых, за те страх и отвращение, которые они к нам испытывали. Я сам испугался. Я помню младшего Ламента, четвертого сына графа, никогда не претендовавшего на отцовское наследство и титул, высокого широкоплечего парня двадцати шести лет, служившего в королевской гвардии. Это он сказала тогда: «Если мне пообещают, что после моей смерти мой труп продолжит рубить врага, я согласен на смерть». Это он был в числе первых десяти решившихся.
Нам позволили даже поговорить с первой волной. Так сложилось, что я говорил именно с Ламентом. Он сидел в темной комнате и вырезал из дерева рукоятку для ножа. У него были ярко-желтые глаза с вертикальными зрачками и острые звериные зубы, но поразили меня не они, а невероятная бережность, с которой он выводил мелкий узор на мертвом дереве. Мертвыми пальцами...
Я спросил его:
- Как это?
Он ответил:
- Никак.
Он был прав.
Я больше не виделся с баронессой. Мне было страшно думать об этой странной молодой женщине, ставшей одновременно женой и вдовой немертвому рыцарю Ламенту. Я не мог отделаться от мысли о том, как с той же бережностью его широкие ладони ложатся на точеные плечи баронессы... меня передергивало, потому я старался не думать о ней вообще. Я предпочел бы запомнить ее красоту и то тепло, с которым она говорила своей охране: «Не бойтесь». Зачем ей это?.. Почему, она ведь молода, красива, зачем?.. Или все же солгала? Я старался представить, как она стоит в кругу магов, когда из земли в небо бьет золотой луч – и прорывает пелену Мути, как светлы ее глаза и легка улыбка. Но я помнил только тоску, отпечатавшуюся на ее лице. А будет ли она когда-нибудь счастлива?..
На мою щеку упал тонкий лепесток пепла, рассыпался. С неба падали тысячи серых хлопьев. Купол пелены разрушался, осыпался прямо надо мной, дыра разрасталась каждую секунду, а через дыру проглядывало высокое зимнее небо. Я смотрел и смотрел вверх, а оттуда смотрело на меня бледное и измученное, уставшее и очень спокойное солнце.

Мы прошли кордон поздно вечером. Лагерь разбили сразу за постом. Я все же решил попрощаться с баронессой, но не нашел ее. В лагере распоряжался теперь мужчина, которого я раньше не видел. Он отшатнулся от меня, когда разглядел мое лицо, и посоветовал поспешить, если я хочу увидеть леди Ланкорт, потому что она только что отправилась домой.
Я не хотел ее видеть, но счел, что поскорее покинуть лагерь будет верным решением.
Я шел по узким улицам с одинаково квадратными двухэтажными домами. Я помнил эти места – здесь когда-то жили ремесленники и кузнецы, дальше была рыночная площадь. Сейчас эти ветхие здания, чудом уцелевшие во время Внезапной Войны, стали домом для тех немногих, кто дожил до этого времени и может теперь своими глазами наблюдать, как умирает Муть. За моей спиной поднялось над рваной границей пелены зимнее болезненное солнце.
Улочка вывела меня на мощеную площадь, окруженную зданиями в три и четыре этажа. Где-то здесь... нет, зов вел дальше. Я пересек площадь, свернул в странные деревянные ворота, раскинувшие створки-крылья, и вышел из внутренней части городка во внешнюю. Раньше, когда здесь была стена, ворота вели именно туда. Теперь все было совсем по-другому...
Я остановился перед дверью. Дом в два этажа, плоская крыша, такой же, как и все другие. Я постучал.
Дверь приоткрыли, в щелочку высунулся паренек:
- Вам кого?
- Я ищу господина архимага, - я надвинул капюшон пониже.
- Да, он здесь, погодите, - паренек открыл дверь, поспешно пряча за спину мясницкий топорик.
- Хорошо ты гостей встречаешь, - не удержался я.
- А я что! – паренек потупился. – А вдруг вы не гость, а кто похуже?! Хозяин, вон, болеет, да и не сможет он больше, наверное, как раньше...
Парень показал руками, как кто-то то ли раздавливает куриное яйцо, то ли как разрывает ломоть хлеба.
- Ты позовешь господина архимага? – перебил я.
- Да в гостиной он, сейчас я, мигом сбегаю.
Я подумал, что парень не зря брал с собой топорик. Я, в самом деле, не самый приятный гость. Правда, топорик бы ему не помог все равно.
Я сел на широкую деревянную лавку с резными подлокотниками. Все было странно, непривычно. Уютно. В доме жили, дом отчистили от тех шестнадцати лет запустения, в доме поставили красивую резную лавку – и нашелся же кто-то, у кого было время и силы вырезать узорчатые подлокотники...
Архимаг появился даже слишком быстро. Я подскочил. Передо мной стоял мужчина лет пятидесяти, статный, с аккуратно подстриженной бородкой и светлыми волосами с проседью. Если бы не зов и приказ, я бы не узнал в нем архимага. Я склонился перед ним.
- Хорошо, - сказал он, - ступай к Магическому Совету. Полежишь в подвале, пока другие подойдут. Там для вас уже должны были подготовить помещение.
Я снова поклонился и направился к выходу.
- Впрочем, постой, - сказал архимаг. Я замер у двери. На большом деревянном сундуке лежал дорожный плащ с дорогой фигурной брошью. К широкому капюшону пристали два вьющихся золотых волоска.
- Как твое имя, рыцарь?
- Лайонел Ранкорн.
- Слушай меня, Ранкорн. Ты будешь встречать новоприбывших. Чтобы они все не шли ко мне, делать мне больше нечего – каждого лично приветствовать. Ты передашь им, что Его Величество король Джеймс Первый выражает свою личную благодарность немертвой пехоте за преданность и отвагу и повелевает находиться в отведенном помещении здания Магического Совета, дожидаясь окончательного расформирования.
- Расформирования?
Я ожидал чего-то подобного.
- Да, рыцарь, вы славно послужили своему королю и будете расформированы.
- Значит, мы прекратим существовать, - закончил я вслух. За спиной архимага открылась дверь.
- Ваше Могущество, завтрак же стынет!
Молодая золотоволосая женщина в чистом светлом платье перевела взгляд на меня. Ее ясные зеленые глаза светились теплом и радостью.
- Здравствуйте, Ранкорн. Уладили свои дела? – лицо ее озарила светлая и легкая улыбка. – Присоединяйтесь к нашей трапезе, я распоряжусь, чтобы вам чего-нибудь достали.
Архимаг тяжело вздохнул:
- Анжелика, ну...
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом архимаг махну рукой:
- Раз хозяйка приглашает вас за стол, Ранкорн, то я, так и быть, даже покажу вам, что вас ждет после расформирования.
Баронесса развернулась на каблуках и скрылась за дверью. Архимаг кивнул мне:
- Давайте, пока я не передумал.
Я последовал за ними и оказался в просторной гостиной с длинным обеденным столом, во главе которого сидел молодой черноволосый мужчина. Он поднял на меня глаза – ярко-голубые, с круглыми зрачками - и удивленно вскинул брови.
- Это сэр Лайонел Ранкорн, он прибыл в Столицу вместе с нами, - сообщила баронесса.
- Да, я его знаю, - проговорил мужчина и чуть пошатываясь, будто тело его не слушалось, поднялся из-за стола. Баронесса кинулась его поддержать, но он бережно положил широкую ладонь на ее точеное плечо и усадил ее на место:
- Я сам, пожалуйста, я уже третий день хожу, - и, опираясь на спинки стульев и стол, он подошел ко мне и протянул руку. – Здравствуй.
Я протянул ему руку в ответ. Наши кисти сомкнулись на запястьях друг друга, и я почувствовал под своей ладонью частый горячий пульс.
Я спросил его:
- Как это?
Он ответил:
- Не знаю. Сложно описать словами.
Он был прав.




















 

запись создана: 20.12.2011 в 01:18

@темы: такое, проза, Муть

---

Регион

Глава первая. Отрывок. 1.2

На юго-восток. На столб пыли. На приближающийся Караван. Тот был еще далеко. Легко можно было разминуться: степь большая, а Марта – маленькая. Но они увидят дым и поймут, что что-то не так… Ветер бил в лицо острыми песчинками. Тяжелые кожаные ботинки защищали ноги от колючей травы. Столб пыли действительно приближался раза в два медленнее, чем эти, утром…
Ничего. Мама, папа и Эва живы. Марта тоже жива. Поселок подчиняется… раньше подчинялся Фритауну. Оттуда прибыл шериф – лет десять назад, Марта хорошо помнила его – молодого, с серьезным лицом, такого не похожего на болтающееся на вышке тело… Мэр прибыл давно, когда Марта была еще совсем маленькой. Она даже не помнила, как их звали. Они были просто Мэр и Шериф. Были, а теперь их нет. А она есть. Она, в отличие от обезглавленной курицы, жива. Она доберется до Фритауна…
Столб пыли теперь был совсем близко, но двигался очень медленно. От него отделились несколько темных точек и быстро направились к Марте.
Фритаун обеспечивает мир в Регионе. Когда во Фритауне узнают о случившемся… Во Фритауне есть армия. Они отправятся на юго-запад, найдут и накажут грабителей, освободят пленных, отстроят поселок…
Точки приближались, поднимая клубы пыли. Они росли и превращались в три маленьких трактора – на четырёх колёсах, без кабин. Люди ехали верхом, как на лошадях. На среднем сидели двое.
Марта остановилась и стала махать руками. Ее заметили и теперь ехали к ней, а не на дым. В какой-то момент Марте показалось, что ее на самом деле не заметили, что несущиеся прямо на нее тракторы сейчас переедут ее и поедут дальше, к поселку… Но они остановились в нескольких метрах.
Всадники оказались очень яркие и совершенно другие. Двое были на вид совсем обычными мужчинами, ничем не отличавшимися от жителей Мартиного поселка. Ярко-зеленые костюмы покрывал странный узор – как будто они перемазаны грязью. Вокруг головы и лица одного из них была намотана светлая ткань, у другого ткань закрывала и часть лица, так что можно было рассмотреть только светлые и выгоревшие ресницы за прозрачными стёклами защитных очков. Еще один – желтый, круглолицый, раскосый, в широких ярко-красных одеждах, расшитых золотыми узорами, сидел за спиной одного из «зеленых». Ткань на его голове – а ее было значительно больше, чем у других, - была заколота красивой блестящей брошью, невпопад отражающей солнечные зайчики. Последний всадник – самый жуткий из всех - был голый по пояс, совершенно лысый, его темно-коричневая кожа вся была заколота какими-то странными булавками, а может даже в его тело были вбиты гвозди – было трудно понять. Марта никогда раньше такого не видела, а сейчас совершенно некстати подумала, что не зря детей к Каравану не пускали...
Пыль оседала. Круглолицый осмотрел Марту с ног до головы, кивнул на то, что оставалось от поселка:
– Аграрное Поселение-21?
Марта закивала.
– Кто-то кроме тебя остался?
Марта отрицательно покачала головой.
– Сто слуцилось? – речь у него была непривычная, немного свистящая.
Марта оглянулась. Черный дым поднимался в небо.
– Утром. Приехали. Забрали все. Всех убили или увели.
Слова застревали в горле. Стало тяжело дышать.
Круглолицый поцокал языком:
– Оцень заль. Хоросый был поселок… И сто, совсем ницего не осталось?
Марта снова помотала головой.
– Заль… – повторился круглолицый. – Ну, удаци тебе, девоцька. Заводи мотор!
– Стойте! – Марта даже подпрыгнула. – Куда вы?! А я?! Вы же меня здесь не бросите! Я же умру здесь!
– Оцень заль, – пожал плечами круглолицый.
– Стойте! – ужас от осознания его слов был какой-то ледяной, отрезвляющий. – Послушайте, вы ведь едете во Фритаун! Мне очень надо во Фритаун! Возьмите меня с собой!
Круглолицый нахмурил брови:
– «Возьмите меня во Фритаун»! До Фритауна – десять дней.
– Пожалуйста, довезите меня до Фритауна, – Марта была на грани отчаяния. – Я буду вести себя тихо, не буду мешать…
– Глупая девцонка! – круглолицый даже стукнул желтым кулачком по колену. – Десять дней дороги! Ты есть будес? Воду пить будес? – Он сделал паузу, давая Марте время осмыслить сказанное. – Цем заплатис?
Марта раскрыла рот, но слова снова застряли в горле.
Чем она заплатит? Что у нее есть кроме затертых джинсов, стоптанных ботинок и уже успевшей выгореть на солнце рубашки? Всё, что было ценного в посёлке, нападавшие забрали с собой, а то, что нельзя увезти – сожгли.
- Я не знаю...
- Вот и все, - развел руками круголицый и похлопал по плечу зеленого. - Поехали.
– Я заплачу, когда мы приедем во Фритаун, – Марта подняла глаза.
– Ты хоцес поехать в долг? – круглолицый оживился, лицо его засеяло как большое медное блюдо. – Хоросо. Тогда заклюцим контракт. Все по закону!
Он быстро сказал что-то темнокожему на непонятном Марте языке. Тот достал пачку бумаги и какую-то коробочку, отдал круглолицему, подошел к Марте.
– Как тебя зовут? – деловито спросил круглолицый.
– Марта. Марта Бзежински.
– Слусай внимательно, – круглолицый говорил теперь бодро, весь его сочувственный тон куда-то улетучился. – Меня зовут господин Ко Са Ли. Запомни – господин Ко Са Ли. Вот стандартный контракт… Или, нет, бедная девоцька, так и быть – помни мою доброту! – уцитывая твое тязолое полозение, заклюцим льготный контракт. Дорога до Фритауна будет стоить тебе двести кредитов. Двести. – Он для наглядности показал Марте два пальца. – Каздый день тебе будет насцитываться два процента от суммы долга. Ты долзна выплатить всю сумму в тецении двух временных единиц. – Он снова показал два пальца. – Инаце ты становисся одним из моих рабов. Навсегда. Поняла?
Марта кивнула, хотя поняла далеко не всё. Ко Са Ли протянул ей бумагу:
– Подписы! – он раскрыл коробочку, ее тоже протянул Марте.
Марта стала читать. Двести кредитов. Две временных единицы. В случае невыплаты – рабство.
Марта посмотрела на лист, на коробочку, на Ко Са Ли. Тот вздохнул, кивнул темнокожему. Темнокожий взял Марту за руку, опустил ее палец в коробочку. Внутри неё было мокро. Темнокожий достал Мартин палец и прижал его к уголку контракта. Палец оставил темно-синий отпечаток. И сам остался темно-синим.
Ко Са Ли забрал бумагу, спрятал за пазуху. Темнокожий быстро защелкнул на Мартиной шее металлическое кольцо – она только и успела рассмотреть зеленый огонек на нем.
– Зачем это? – испугано спросила она.
– Первую временную единицу ты – экономицески зависимая. Мозес делать сто хоцес. Во вторую временную единицу заззется зелтая лампоцька. Ты будес сцитаться рабом с правом выкупа. Тозе мозес делать сто хоцес, но ты обязана, во-первых, выполнять некоторые мои поруцения, и, во-вторых, находиться в пределах одного района с твоим рабовладельцем, то есть мной. Ну, а на третью заззется красная лампоцька – и твоя зызнь перейдет в мою собственность. Все по закону! Попытаесся снять – осейник взорвется. Садись на мотоцикл, – он бросил еще один печальный взгляд на догорающий поселок. – Так сто, правда, совсем-совсем ницего ценного не осталось?
Марта покачала головой и полезла на «мотоцикл» за спину второго «зеленого».
Ко Са Ли протянул ей полоску ткани:
– Замотай голову. Лицо хоросо замотай, а то в дороге пыльно!

Мотоциклы ехали очень быстро. Пыль стояла такая, что Марта ничего не смогла разглядеть. Ее высадили в крытую повозку с несколькими окнами, дали миску какой-то каши и большую чашку воды.
– Это тебе до завтра, – сказал Ко Са Ли. – Помни мою доброту! Сто бы ты без меня делала!..
– Спасибо, – сказала Марта и разом выпила почти полчашки. Ко Са Ли уехал.
Повозка двигалась медленно, монотонно покачиваясь. Кроме Марты в ней было еще двое – худые, усталые на вид, в таких же ошейниках, только с красным огоньком. Они флегматично собирали и скрепляли между собой какие-то светлые детали. Каша оказалась на удивление вкусной, порция – большой, должно было хватить на несколько приемов пищи.
За окном двигались такие же повозки. На душе было пусто и горько. Где-то позади оставалось то место, в котором она родилась и росла, помогала родителям, ходила в школу… Где родился и умер Томаш…
В груди защемило.
Хватит! Она жива и едет во Фритаун. Томаша не вернуть. Можно только найти его убийц и отомстить им, и за этим она и едет сейчас с Караваном.
Марта вдруг почувствовала безумную усталость. Она легла на деревянную лавку и почти сразу уснула. Снился дым, грустные лошади, падающий в пыль Томаш.
Она проснулась. За окном было темно. Повозка не качалась и, похоже, вообще не двигалась. Двое худых Мартиных соседей спали прямо на полу, укутавшись в серые лохмотья. Мартина каша и вода так и стояли под лавкой, никем не тронутые.
Надо было похоронить Томаша, подумала Марта. Надо было вернуться за мамой и Эвой… На глаза наворачивались слезы, и она ненавидела себя за это еще больше, чем за то, что не вернулась. Она разозлилась и больно укусила себя за руку. Стало легче, плакать расхотелось. Нужно было собраться, разозлиться еще больше, нужно было во что бы то ни стало дойти…
Она дойдет. Через десять дней она будет во Фритауне. Она расплатится с Ко Са Ли, пойдет к правительству, расскажет им о случившемся, и они предпримут меры. Марта освободит родителей. А завтра попробует найти работу уже здесь. Она не глупая и не ленивая, она не пропадет. Все будет хорошо. Кстати, сколько это – временная единица? Неделя? Месяц?.. День?..
Один день, два дня, три дня, четыре дня…
Марта снова уснула. На этот раз без снов.
Когда она проснулась, было совсем светло. Повозка снова качалась, у ее лавки стояла новая порция каши и воды. Соседи по-прежнему что-то мастерили в своем углу. Мир был теплым и привычным.
Марта вскочила и как можно сильнее ударила себя по щеке.
– Не сметь так думать! – зачем-то сказала она вслух.
Один из соседей лениво оглянулся на нее, потом снова вернулся к работе.
Не сметь так думать. Этот мир не был привычным. Он был чужим и неправильным, этот мир, в котором ее поселок сожгли, ее брата убили, а сестру и родителей увели куда-то для каких-то работ. Увели, а не убили. Нет, их ни в коем случае не убили. Нельзя так думать. Нельзя…
Марта взяла в рот ложку каши. Никакая эта каша не вкусная, сказала она себе. Она пресная и сухая, Марта ненавидит такую кашу и ни за что бы ее не ела, если бы был выбор. Еще ей трет этот проклятый ошейник. Еще она должна добыть где-то двести каких-то кредитов. Вот когда добудет, выкупится, доберется до Фритауна… А пока радоваться нечему.
В повозку влез темнокожий, бросил соседям какой-то мешочек. Они при виде темнокожего как-то сжались, забились в угол и опустили глаза.
– К вечеру чтоб было готово! – и снова исчез.
Они быстро вытрусили на пол кучу белых деталей. Один тяжко вздохнул. Оба были голые по пояс, на спине обоих было множество шрамов. Старые перекрывали более свежие и совсем недавние запекшиеся раны, похожие на следы длинных когтей.
Она все-таки позавтракала: съела треть, остальное поставила под лавку – и вышла из повозки.
Все вокруг пребывало в движении – слаженном, медленном и монотонном. Двигались десятки повозок – таких же, как та, в которой ехала Марта, и других – с красивыми шторами, и совсем закрытыми – без единого окошка. Повозки везли животные, чем-то похожие на лошадей, но совсем другие: низкорослые, коренастые, с большими плоскими губами и двумя уродливыми наростами на спинах. Большинство погоняли такие же худые и усталые люди, как Мартины соседи. Почти у всех вокруг голов были намотаны тряпки, и Марта, вспомнив о своей полоски ткани, тоже обмотала голову. Солнце еще висело над восточным горизонтом. Пыль из-под колес повозок стелилась по земле. Травы под ногами не было. Здесь степь была совсем безжизненной.
Приложив ладонь ко лбу, Марта посмотрела в сторону движения. От начала Каравана ее отделяло не так много повозок, за которыми уже видна была бесконечная степь. Марта посмотрела назад. На сколько хватало глаз, вдаль уходили повозки, теряясь в пыльном облаке. Она находилась где-то в передней части Каравана. Оценить размеры города на колёсах из этой точки было невозможно. Она решила идти «в хвост».
Наверное, Караван можно было осмотреть, не сходя с места – город медленно катился вперед в едином неспешном ритме. Но Марта, всё же, шла. С каждым шагом злость утихала, уступала место равнодушному удивлению. Караван – город на колесах. Город купцов. Он, кажется, даже не принадлежит Фритауну. Она вспомнила, что Караваном правит некий «Император». Каравану не было никакого дела ни до ее сожженного поселка, ни до Мартиной жизни. Город был толстым и медлительным. Город катился по желтому океану, уставившись под ноги. Колеса повозок скрипели монотонным маятником, гипнотизирующим, вовлекающим в свой беспощадный ритм. Марта на зло шла быстрее, не попадая в такт со скрипом колес. Ближе к центру купеческого города повозки становились больше и богаче: украшенные резьбой, с вышитыми тентами. Двугорбые животные были более ухоженными, откормленными. Даже погонщики не выглядели такими жалкими. Новый мир, уродливый и горбатый, здесь казался особенно привычным и нормальным.
Только бы вырваться отсюда, подумала Марта. Ей нужна работа. Любая. Самая тяжелая, самая грязная…
Марта набралась смелости и подошла к одному из погонщиков, улыбнулась как можно приветливее. Нужно приветливо улыбаться. Нужно притвориться, что ты поддалась гипнозу скрипучего маятника.
– Здравствуйте, вам не нужна какая-нибудь помощь за умеренную плату? – фразы складывались сами собой, где-то когда-то услышанные, чужие и непривычные. Погонщик удивленно посмотрел на Марту, затем резко ускорил повозку. На какой-то короткий миг маятник стих, ритм сбился, и Марта неожиданно почувствовала, как в груди разливается теплое чувство выполненного долга. Отъехав на приличное расстояние, он снова влился в общий размеренный ритм.
Повозки шли одна за другой. Погонщики опускали глаза, отворачивались, будто не замечая ее. Даже ход больше никто не ускорял. Скрипучий маятник лениво смеялся над ней и ее бессмысленными попытками.
– Да ты с ума сошла, девочка! Рабы мы, нет у нас никаких денег, и никогда не будет, – сказал, наконец, один – высокий загорелый мужчина со спутанной бородой.
Из повозки высунулся здоровый лысый мужчина. Кожа у него была светлая, хоть и загорелая, кроме булавок тело покрывали черные рисунки.
– Надсмотрщик, – шепнул раб, опустил глаза и больше не проронил ни слова.
Марта брела дальше, стуча в проезжавшие мимо повозки. Людей в ошейниках она больше не трогала – только круглолицых обитателей повозок с красивыми занавесками на окнах. Она улыбалась им и задавала тот же вопрос – не нужна ли им работница. Они улыбались в ответ: нет, не нужна.
Купеческие повозки закончились – резко и неожиданно. В образовавшееся пространство выплыл огромный красный шатер на колесах. Он был выше других повозок. Каркас обтягивала алая ткань, расшитая золотым орнаментом, а в центре передней стенки было выткано огромное золотое солнце. Шатёр приводился в движение сразу несколькими десятками горбатых животных, их погонщики были одеты в чистые строгие мундиры. Почти в притык к шатру ехали около десятка массивных повозок, борта которых были обшиты листовым железом. На каждой из них жёлтой краской было нарисовано такое же солнце, как на огромной вышивке. Все остальные повозки двигались теперь на почтительном расстоянии от шатра, так что образовывалось довольно большое незаполненное пространство, торжественное и величественное – площадь в городе на колесах, по которой чинно двигались всадники. Каждый держал в руках оружие. В голову сразу пришли чужие слова – «автоматическая винтовка». Так отец называл оружие, которое шериф привез с собой из Фритауна много лет назад. Одежда всадников была бледно-песчаного цвета – цвета степи. На груди у каждого – все то же солнце, на лицах – маски, вроде респираторов, которые надевали жители посёлка, когда что-то красили, на глазах – непрозрачные очки.
Марта проводила шатер взглядом. Он показался ей наваждением – ярким, богатым, неуместно торжественным среди голой степи и тощих рабов. Она выдохнула. Снова стало пусто в груди. Пусто и безнадежно. Тогда она побрела дальше, в хвост.
Постепенно повозки становились беднее и меньше, а пыли в воздухе всё больше. Смотреть и, главное, видеть теперь было гораздо труднее. Глаза слезились. Чтобы хоть как-то дышать, Марта спустила полоску ткани со лба на лицо.
На секунду Марте подумалось, что она вот так и пройдет через весь Караван, не найдя никакой работы. Как будто она делала что-то неправильно. Что? Почему?
- Шла бы ты к своему спасителю, девочка…
Марта обернулась. Высокий худой мужчина с усталым взглядом стоял у нее за спиной и поправлял на плечах лямки огромного рюкзака с какой-то пустой емкостью.
- Тебя вчера подобрали?
Марта кивнула. Мужчина тяжело вздохнул и побрел в хвост Каравана.
- Подождите! – Марта поравнялась с ним и пошла рядом. – Почему вы так сказали?
Мужчина сдвинул брови:
- Нет у них для тебя работы, девочка. И не появится. Иди к тому, кто надел тебе ошейник, и просись сейчас учиться тому, чем тебе потом придется заниматься всю жизнь… - Он шел медленно, шаркая ногами по пыльной дороге, не выбиваясь из ленивого ритма Каравана.
– Знаешь, я ведь и сам когда-то надеялся выкупиться… Семью оставил во Фритауне – это я для них в долг взял… Ты пойми, не нужны им такие работники. Платят здесь только наемникам – их берут во Фритауне для охраны, потому что рабам оружие не доверяют… Все остальную работу выполняют такие, как я, девочка. Мы и так обязаны работать на хозяина… Зачем им платить тебе. Если я сделаю то же самое бесплатно?..
Марта слушала его, открыв рот. Вот оно как… «Твоя жизнь перейдет в мою собственность». И будет она работать на господина Ко Са Ли, скреплять между собой белые детали и бояться темнокожего.
– Не может такого быть, – тихо сказала она. В горле пересохло. – Это ведь нечестно…
– Честно, девочка, – вздохнул раб. – У них здесь все по закону…
– Но это обман!
– Нет, – он грустно улыбнулся. – Ты сам заключаешь контракт, по своей воле. Ты можешь найти работу, все выплатить…
– Но ты не можешь найти работу! – Марта сорвалась на крик. – Если работа здесь никому не нужна!
– Но ведь никто и не обещал тебе, что ты обязательно найдешь работу… Ты не знала? Это твои проблемы… У них все по закону…
Марта остановилась. Ей хотелось кричать, хотелось схватить за плечи и трясти этого страшного человека, неправильного человека, человека, который только что предлагал ей… сдаться?..
Не может такого быть. Не может быть правдой все то, что он только что сказал!
Чем тогда купцы Каравана отличаются от тех, кто вчера утром сжег ее поселок? Тем, что захватывают рабов не силой, а обманом? Почему все так?
Нет, она отказывалась в это верить. Она пошла, ускоряя шаг, по-прежнему стараясь не попадать в ногу с Караваном.
Стали попадаться большие тяжёлые повозки вообще без окон, явно не жилые. Пахло неприятно.
Марта обошла очередную грузовую повозку и замерла. На нее катилась огромная клетка на колёсах, внутри которой находились люди. Грязные, нечесаные. Покрытые слоем пыли. Рабы. Их ноги были скованы между собой, так что все они сидели, способные передвигаться лишь ползком или стоять на одном месте. Большинство из них что-то сортировали, собирали какие-то детали, что-то чистили. Стояла жуткая вонь.
Очередная клетка поравнялась с Мартой. Покрытый густой щетиной мужчина заметил ее, задержал на ней взгляд. Почему-то было очень стыдно, как будто это она, Марта, посадила этих людей в клетки и заставила работать.
Зазевавшегося раба ткнули в бок длинной палкой. Он не удержал равновесие и повалился на грязный пол клетки. Здоровый темнокожий надсмотрщик что-то прорычал на непонятном Марте языке. Надсмотрщиков было много, они ехали на специальных балконах по бокам клеток. Их исколотые булавками и покрытые рисунками тела здесь, среди клеток, вони и изуродованных шрамами спин, смотрелись гораздо уместнее, чем рядом с Ко Са Ли и его охранниками. Время от времени надсмотрщики тыкали рабов палками через прутья клеток, что-то выкрикивали.
Клетки медленно катились мимо Марты. В одной из клеток раб подполз к решётке, привстал и помочился на землю прямо через прутья.
Марта ускорила шаг. Ей хотелось как можно быстрее выбраться из этого места. Еще больше ей хотелось выбраться из Каравана.
Стало очень пыльно. Жилых повозок совсем не осталось. Помимо тяжёлых товарных, тут было множество бочек и цистерн на колёсах. Запасы воды. И, скорее всего, топлива. Тощие погонщики. Много людей в зеленых костюмах и все как один в защитных очках и масках-респираторах. Дышать стало совсем тяжело. Марта развернулась и быстрым шагом пошла обратно. За очередной цистерной она свернула, чтобы обойти по краю Каравана повозки с рабами. Идти теперь приходилось гораздо быстрее – Караван больше не двигался ей навстречу. Караван повернулся к ней спиной и медленно шел своим путем, не обращая внимания на пытавшуюся угнаться за ним девочку.

– Вон, смотри, новенькая, – громко сказал кто-то. – Палец до сих пор в синей краске… Эй!
Марта остановилась, обернулась. Двое мужчин в зеленом шли рядом с повозкой. Наемники. Один из них был хмурый, давно не бритый, со странным, настораживающим взглядом. Его зеленый костюм был бледным, выцветшим, из-под расстегнутой куртки выглядывала футболка в смешную горизонтальную полоску. Второй был его полной противоположностью. Высокий, кудрявый, улыбчивый, в сдвинутом на бок зеленом берете, он всем своим видом внушал доверие и симпатию. Кудрявый помахал Марте рукой и улыбнулся еще шире.
– Приветик! Ты из вчерашнего поселка? – двое и повозка поравнялись с Мартой. Выражение «вчерашний поселок» отозвалось в груди тупым уколом. – Ты одна?
– Одна, – наемники стали обгонять ее, и Марта тоже медленно пошла рядом с ними. Кудрявый с сочувствием посмотрел на ее ошейник.
– Работу ищешь?
– Да, – она с удивлением посмотрела на кудрявого. Интересно, у наемников ведь нет собственных рабов?
Кудрявый оценивающе осмотрел ее.
– Ну, ты хорошенькая, без работы не останешься… – кивнул хмурому, тот только еще больше насупился. – Знаешь, ты лучше вечером приходи, когда на ночь станем. Вон туда, в голову Каравана. Там наемники собираются. И не переживай ты так, это распространённая практика, купцы часто берут кого-то подвозить до Фритауна. Иногда в долг. Ты свои сто кредитов быстро насобираешь…
– Двести, – поправила Марта.
– Двести? – он удивился. – Ну… бывает… Я всегда был уверен, что их стандартный контракт – сто кредитов… Да ты не переживай! За четыре-то недели!..
– А временная единица – это?.. – спросила Марта.
– Одна неделя, – радостно ответил кудрявый и заулыбался. Марта непроизвольно сжала руки в кулаки. Было безумно обидно. Есть некий стандартный контракт, а у нее, значит, льготный – вдвое дороже и вдвое короче срок выплаты.
«Вчерашний поселок» – снова кольнуло в груди, и она вдруг подумала – вслух:
– Мой поселок – не первый?
– Четвертый на пути следования Каравана, – кудрявый наемник снова погрустнел. – Только из тех трех никого не осталось. Совсем эти анархисты распоясались…
– Кто? – она почувствовала прилив злости – жгучей и горькой.
– Анархисты. Беспредельщики, – кудрявый посмотрел на хмурого, словно ждал, что тот что-то добавит, но хмурый продолжал хранить молчание. – Ну, ты не знаешь разве?
– Нет! – Марта сжала кулаки сильнее. – Кто это такие?
– Да бандиты они, – он махнул рукой. – Нападают на мирные поселки, отбирают все силой, жителей или убивают, или уводят в рабство… Сейчас почему-то особенно активизировались…
– Так они и раньше были?
– Да они всегда были, только раньше так нагло себя не вели. Они не подчиняются Фритауну. Говорят, у них там что-то вроде собственного государства, как в Караване… Ничего, скоро во Фритауне узнают – они-то наведут порядок! – он снова улыбнулся.
Узнают, подумала Марта. Обязательно узнают. Выдавив улыбку, Марта кивнула приветливому наемнику и его молчаливому приятелю:
– Ладно, всего вам доброго! – и быстро зашагала в голову Каравана.
Она обязательно доберется до Фритауна. Четыре поселка. Четыре таких же зеленых островка. А ведь там тоже жили люди, возделывали поля, пасли лошадей… Ждали Караван… Злость закипала в ней, обжигала грудную клетку, подступала к горлу. Костяшки пальцев побелели, ногти впились в ладони. Никогда еще в ней не было столько злости – на весь мир: на анархистов, уничтоживших ее поселок; на Ко Са Ли, обманувшего ее; на кудрявого наемника, которому на самом деле все равно; на его молчаливого дружка…
Все было нечестно, неправильно. Все вызывало раздражение. Все: эти раскачивающиеся повозки, эти уродливые животные, тощие рабы, упавший ей под ноги клочок бумаги… Она подняла бумагу, протянула ее полной женщине в лиловых одеждах, сидевшей на козлах рядом с рабом-погонщиком. Пробурчала:
– Это ваше.
Женщина схватила листок, сжала его в желтом кулачке и выругалась – Марта догадалась по интонациям – на своем языке, затем разровняла его и стала вертеть в руках, что-то ворча.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросила Марта, скорее, из вежливости. Женщина удивленно подняла брови, прищурилась, бросила на Марту оценивающий взгляд и протянула ей листок.
– Это мозес процитать? – спросила она.
Марта взяла листок:
– «Господину Мао Цинь. Выбранные вами наложницы прибудут в назначенное время к гостевой повозке господина Минь Юнг, как и было условлено», – она вернула листок. – Только я не знаю, что значит слово «наложницы»…
– Я знаю! – она застучала кулачками, хмурясь так, что глаза ее превратились в две маленькие щелочки на круглом лице. – Деловые встреци!
Она заерзала, копаясь в складках одежды, достала маленький круглый кусочек метала и протянула Марте:
– Вот. Пять кредиты. За работа, – пояснила она в ответ на Мартин удивленный взгляд, после чего слезла с козел и куда-то побежала, выкрикивая что-то на своем языке.

запись создана: 28.11.2011 в 18:43

@темы: проза, Регион